Однажды в студёную приоктябрьскую пору39
в бывшем Ворисиевском кабинете, или покое о. игумена Ворисия, горели и трещали дрова чисто берёзового свойства в просторной и ослепительной кафельной голанке. И направо стоял очень большой обстоятельный стол, а на нём: красное вино, масло, мёд, сыр, рыба, плоды, хлеб. Два окна глядели-глядели напротив, в Ильинскую церковь, а та слепая, и вся белая, как мара40, выбельмила свои окошки на визави41: на 2 окна Ворисиева покоя. А там, на двух креслах по бокам стола, сидели двое: стар и млад.Говорят:
– Добрая закуска, Таисий Яковлевич, спасибо, сыт, наелся, напился, фффу.
Вот … пффф … ффф-фу! Закурил – а теперь, как дальше?
– Что ж, Тимочка, плохо ел, пил немного, только куришь. Дальше … Видите, было это при великом князьке московском, Имяреке Тезоименитовиче, в его тёмную пору. Было у него стольное сидение, по чину, места, коемуждо по славе и доблести имени его! его и место. И загорячилась кровввь и задребезжали пули словесные по железу гордыни меж двумя ближними боярами аж до хватанья за власы. Один был болярин Дутско́й, другой болярин Тяпкин и оба погрызлись из за пятого места. Ккуда-а! Мало – хватали за волосы, они и ручками приложились был ко друг-другу. И болярин Дутской, отходя на осьмое место по пересадке, возопиил Тяпкину: – При-блуд-ниии-ик! Выыыббллядок!! чччорт не наш, цыгааанн! Нну, Тимочка, – побледнел, как череп выбеленный месяцем, полем, и ветром, болярин Иаков Тяпкин, а всё ж на пятое место сел сиднем, тяжко, как глыба камненная – а затем стол пошёл чинно и велепно. Сидел как надо: хранитель казны княжеской был в то время и предназначен еси в мужья племеши князевой, княжне Орине. Да давай, Тимочка, кончим винцо т’, оно, товарищ, как кровь новая, артериальная, добрая кровь пойдёт по канавкам нашим, хи, хи, ххе. Ну … твоё здоровье, почти что сынок. Кушай до дна. Дальше … Видите … а когда ещё раз было сиденье у великого князя и пришёл наш казначей и пришёл наш казначей Иаков болярин и сел во пятых – пора то сменилась и тёмные были около него стороны … и правая и левая. И солнце ихнее, князь Имярек на него не смотрел: мимо. А по окончания сиденья сказал Тяпкину, позвавши: – вот что, Яков, тебе везти казну назначили мы! В Столбов, воеводе, на особое дело и особую нужду, там и погостишь у него до нашего приказу. Иди. – И руки для поцелуя не дал, а стороны по сиденью все отступились как море перед тонущим – иди, иди, иди на дно, поскорее. А когда пошёл к суженой его, княжне, Орине, – она оказалась больна, его не пустили. И понял Тяпкин, что он – опальный и разум сказал ему – за что.