Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Я вышел на балкон. Туманным раем
Цветущая раскинулась земля.
Фруктовые деревья пахнут маем,
Синеет лес вдали. Луга, поля…

Как это утро нежно-непорочно,

Каким спокойствием напоено!
И небо… Небо так лазурно, точно
Любовью к миру светится оно.

Откуда ж вечная моя забота?

О чем, землей обласканный, грущу?
И не молюсь, а только жду чего-то,
Хочу понять и втайне трепещу.

Иль неба расцветающего нежность

На зов любви из голубых глубин,
И все уйдет в бесцельную безбрежность.
И ласки Отчей не дождется сын.

В этом прекрасном стихотворении выкинуты первые и последние строфы, что его совершенно уничтожает. В первой — типичное для Маковского отношение к природе («туманный рай»), во второй — глубокая христианская идея о богосыновстве человека.

Второй пример:

В ЛЕСУ

Вокруг — дубы, дубы… Рядами
Возносятся, увитые плющом.
В лесу, как в нерукотворенном храме.
Брожу, не сожалея ни о чем.

Весь день любуюсь тенью летней

И облаком сквозь кружево листвы.
И бремя лет как будто незаметней,
И легче грусть от жаркой синевы.

Как сказочно тиха дорога,

Завороженно-неподвижен лес.
От неба и земли — дыханье Бога,
В травинке малой веянье небес.

О только бы живая сила

Во мне самом заискрилась опять,
И душу обольщенную пронзила
Природы творческая благодать.

Тут выкинуто последнее четверостишие — обращенная к природе, к матери-земле, молитва о духовном обновлении, закрепляющая связь Маковского со всем живущим. Отрекаясь от этих строк, он ее порывает.

Таких примеров можно бы привести еще много, но не хочу на этом задерживаться. Перейдем к следующему, к литературной деятельности Маковского за последние годы.

IV

Уже его статьи о Блоке[95] произвели странное впечатление, хотя они были написаны осторожно, во избежание протеста. Недостатки Блока, на какие указывал Маковский и какие, в сущности, не отрицал никто, отнюдь не умаляли и не ставили под вопрос его поэтический дар. Отрицал Маковский Блока чисто эмоционально. Он к нему чувствовал что-то вроде физиологического отталкивания — идиосинкразию, как и к Баратынскому[96]. Это мелькало между строк. Следующей жертвой был Рерих. Статья о нем — в «Русской мысли» — распадалась на две части — критическую и эмоциональную. Маковский считал Рериха авантюристом и посредственным художником. О Достоевском статьи не было, я даже не знаю, собирался ли Маковский о нем писать, но споры были, и довольно бурные. Маковский его уничтожил так же, как Блока и Рериха[97].

Труднее было справиться с Мережковским. Однажды в разговоре со мной Маковский на него обрушился (по поводу «Тайны Трех»[98] — одной из его лучших книг). Но после моего резкого ответа замолчал. Я уже знал, как в таких случаях Маковскому отвечать, ибо везде и всегда он посягал на одно. Тем не менее в своей лекции о «Религиозно-философских собраниях», напечатанной затем в «Русской мысли», он к Мережковскому вернулся. Не нападая на него открыто, он в заключительной части роль Мережковского в собраниях, как и значение самих собраний, вопреки фактам свел почти на нет.

Но если в своей разрушительной работе Маковский не отдает себе отчета и ему, наоборот, кажется, что он сеет «разумное, доброе, вечное», о присутствии в нем губительной силы он знает отлично.