Тяжёлград (СИ)

  - Мы уже продаем вещи - признался он на обратном пути. - Хотели отнести букинисту старую книгу с непонятными картинками, но не знаем, кому. Да и книгу нужно сначала реставрировать - уж больно рассохлась и поблекла.

  - Откуда она у вас взялась?

  - Ксеня притащила из Полтавы. Поклонник у нее был в гимназии, чахоточный поэт-мистик. Немец, старинного рода. Подарил на память семейную реликвию и вскоре умер.

  Какая, думаю, ценная вещь у анархистов заведется? Они голее последней мыши! Но шестое чувство подсказало - а вдруг это действительно редкость?

  Согнувшись дугой в пыли под кроватью, Ксеня вытащила самодельный, грубо окрашенный охрой, сундук. Запахло хорошей лежалой бумагой, словно не сундук распахнули, а дверь в богатую европейскую библиотеку. В продырявленное мелкими мышиными зубкми красно-черное анархическое знамя (клин красный, клин черный) была завернута старая желтая книга.

  - Это не моя, - объяснила Ксения, - но посмотрите, все страницы слоятся, а всего-то позапрошлый век. Не возьметесь отнести ее переплетчику?

  - Отчего же? Возьмусь - пообещал я.

  Местами прожженная свечкой, это была таинственная алхимическая "Книга Авраама Еврея". Второй экземпляр во всем Львове. Первый был у ретушера-алхимика, и я теперь мог следить за ходом его экспериментов. Алхимики бились над аллегорическими картинками, смысла которых никто не понимал, строили приборы по рисункам неизвестного автора, и чем дольше они этим увлекались, тем больше путались. Что, к примеру, мог означать человек, стоящий на каменных плитах вроде склепа? В руке - ваза с тюльпанами. Сзади маячит высокая узкая башня, больше похожая на минарет, но на верхушке ее прибит небольшой крест. Вдали виднеется скала, а под скалой - норка, куда пытается втиснуться куница. А откуда близнецы, разновидности драконов, холм одного дерева?

  Я полистал книгу и отнес ее к еврею-переплетчику. Работал неподалеку хороший мастер Кац, брался подшивать запрещенные книги, никогда лишнего не набрасывал, вопросов глупых не задавал. Раз, думаю, трактат приписывается еврею, пусть Кац ее обновит. Принес, показываю, а этот Кац руками машет - нет, пан, нельзя, не давайте мне эту книгу! Сотни людей во всем мире с разумом расстались, прочитав ее! Едва уломал суеверного Каца взяться за реставрацию. Приличные деньги сулил.

  - Ладно, - говорит, - только обещайте: читать не станете!

  Что за странные люди! Для чего тогда реставрировать?!

  - Если вскорости с вами что случится, кому ее отдать?

  Я назвал неточный адрес Ксении.

  17. Трамвай Смерти.

  Сел в трамвай, окна его запотели, на полу хлюпало, деревянные скамейки чернели от постоянной сырости. Пассажиры избегали садиться на них. Лишь один дядька в прорезиненной накидке рискнул опуститься на скользкие деревяшки. Я протянул кондуктору, одноногому инвалиду, за проезд, и тот ловко оттяпал билет пастью зубастых щипчиков. Деревянная нога кондуктора тоже мокла, и он тихо жаловался знакомым на ревматизм.

  - Всего раскорячило, - говорил он, - даже деревяшка моя ноет.

  Дамы сочувствовали кондуктору, не зная, что ногу отрезали ему не на войне. Кондуктор потерял ее по пьяни, упав на рельсы в Брюховичах.

  Но тут в трамвай зашла пожилая матрона, о ноге кондуктора все забыли. Это была сама старуха Смерть, она ехала домой, к дочери и внукам.

  Майор-аудитор Бодай-Холера рассказывал: смертей в Лемберге много, все они трудятся посменно, сдавая друг другу город, как часовый свой пост. Им удобно - "на службе" смерти невидимы, можно бесплатно кататься в трамвае сколько угодно. Но кончается ее "смена", и вот Смерть уже - обыкновенная бабушка с костяными чётками, в черном вдовьем капоре спешит на рынок за капустой. Худо только тем, кто видит Смерть за работой, но почти все они либо слишком малы, чтобы ее испугаться, либо слишком безумны, чтобы им кто-нибудь поверил. Но я ее видел. Мысленно хотел спросить - куда она убирает свою острую косу?

  - В шкафчик я ее ставлю, господин, в длинный узкий шкафчик вместе с граблями, лопатами и вилами - ответила мне старушка, не раскрывая рта.- Там и мое покрывало висит с капюшоном, и ботинки сушатся. Легко, думаешь, мил человек, в такую погоду в грязные подворотни заглядывать?

  - Нет, с кокаином пора завязывать - подумал я, твердо решил сходить завтра к невропатологу Идлижбекову, рекламу "анонимного кабинета" которого печатали в газетах. Но до невропатолога так и не дошел. Мне было действительно некогда: начались новые суды над униатскими священниками, якобы российскими агентами.

  Суды - это красиво сказано. Уголовные процессы тех лет не имели ничего общего с правосудием. Тысячи невинных людей пострадали из-за давних политических споров, о которых в нормальных странах уже полагается забыть. Палачи не успевали отдохнуть. Виселиц не хватало. Те, кто все-таки смог избежать казни, умер от голода и болезней в лагерях.