Тяжёлград (СИ)

  Когда выглядывала полная луна, грифы и бородач бесновались. Они танцевали по крыше, лягались, клацали острыми клювами, из их глоток вырывались омерзительные звуки - стук, клёкот, скрип, шипение.

  Пани Гипенрейтер выделяла меня изо всех жильцов и запросто приглашала посидеть за чашкой кофе с кардамоном. Измученный, я пожаловался ей на то, что частенько мерещатся всякие ужасы.

  - Это, сказала она, бывает с некоторыми. Львовский синдром называется. Чем хуже нервы, тем тяжелее. Котика черного с бантиком, который в стену входит, уже видели?

  - Нет, еще не приходил. А вот улитки громадные синие по камням ползали.

  - Полно вам, эти улитки действительно синие.

  - А что еще здесь может случиться?

  - Да что угодно. Драконы из окон вываливаются, древние ящеры носятся вокруг Ратуши, гигантские рыбы с огромными пастями проплывают мимо Оперного театра. Когда-то здесь было южное море, кишащее чудовищами на длинных шеях и коротких лапках, с малюсенькими головками. Если ковырнуть брусчатку, то за слоем земли окажется белый морской песок. А еще - выпаренная соль. Gallus. Галиция. Мне иногда кажется: это море с его тварями никуда не делось. Они до сих пор нами управляют.

  Я остался один в комнате, за которой хохотали грифы.

  4. Мертвая живая любимая.

  одиночество - расплата за объятья,

  серебрится на цепочке пара лилий

  на картине неизвестное заклятье

  от нигредо до альбедо - пара линий. Екатерина Дайс.

  Первым делом я отправился в бордель мадам Немзиц. Двери его открывались только проверенным господам по рекомендациям, которые еще надо заслужить, а услуги считались разорительными. Найти бордель непросто - он прятался на тихой улочке, в небольшом дворце без таблички и номера. Первый этаж целиком закрывал разросшийся плющ, свисающий с балкона. Задняя стена выходила во двор замурованным окном, и грубая оштукатуренная кладка прикрывалась вдавленным мозаичным узором чередующихся лилий, символов разврата. Они были любимыми цветами самой "мадам" - та начинала цветочницей, носившей на разнос маленькие букетики лилий. Ее подлинное имя и национальность оставались неведомыми. Кто-то называл мадам Немзиц полькой и уверял, что настоящая фамилия ее - Немзицки, она бывшая учительница музыки. Другие, напротив, говорили, что она немка. На самом деле хозяйка была англичанкой и звали ее - Реджина. Все ее "девочки" сотрудничали с иностранными разведками, выуживая у размякших клиентов секретные сведения. Для этого у них хранились в выемках корсетов малюсенькие свинцовые карандашики и клочки надушенной писчей бумаги, пришпиленные к поясу панталон.

  Особой славой в борделе пользовалась комната "покойницы". В темном, обитом черной тканью, помещении, при занавешенных черными шторами окнах, без света, стоял старый прозекторский стол и больше ничего.

  На нем возлежала, не шевелясь, почти не дыша, красивая молодая девушка, очень бледная, нервно истощенная. "Покойницу" традиционно изображала беспамятная, болезненная особа, замученная морфием и не вылезающая из глубочайшей хандры. Жизнь она вела полусонную, и, боюсь, вряд ли отдавала себе отчет, где оказалась. По желанию клиента "умершую" клали не на стол, а в гроб, могли принести зажженные свечи, но многим нравилась эта темнота и таинственность. Хозяйка часто меняла "покойниц", поэтому шутили, что каждую ночь доставляли новую особу - иногда живую, иногда настоящую умершую, о чем "мадам" якобы договаривалась в мертвецкой.

  Но та "покойница", что досталась мне, явно превзошла всех своих предшественниц по отстраненности и безразличию.

  Она и впрямь сошла с ума: не выходила на улицу, не ела, молчала, царапала саму себя когтями, говорила о себе исключительно в прошедшем времени - и никогда в настоящем или в будущем. Когда я пришел туда впервые, то решил проверить, действительно ли она покойница. Скинул простыню с лица - и в темноте сверкнули зеленые глаза, горящие, пантерьи. Щеки в родинках. Нос с горбинкой. Волосы каштановые, немного вьются. Веснушек в меру. Жесткие волоски над верхней губой. Краля. Молчаливая египетская мумия. Холодные руки в мелких пупырышках гусиной кожи, ледяная грудь, мерзлые плечи.....

  - А вы молчите, потому что так надо или сами не хотите общаться?- не удержал спросить ее.

   - Я очень больна, пан. Мне трудно разговаривать.

  Уходя, уткнулся в нечто мягкое и жирноватое - в шубку из барсучьего меха.

  Барсуков на красной атласной подкладке носили в основном дамы полусвета 18 века - для порядочных женщин шкура этого зверя сначала считалась почти неприличной, а потом барсуки кончились, меховщики перешли на енотов.