Тигр и Дракон (СИ)

Говорил об этом ровно, холодно. Шах и мат теплее объявлял. Привык? К предательству, ненависти, смерти близких? Интриг и ругани и при джагорратском дворе хватало, но смерть каждого брата все еще свежим шрамом на сердце кровила. А тут… ребенок…

— Бедренец, — только и мог ошалело выдохнуть Шэрхан.

Император прищурился:

— Такого слова у вас не знаю. Что значит?

— Трава такая для приправы — острущая. Но слово значит, что все так худо, что другого и не подберешь.

— И то правда, — согласился император. И повторил мягко: — Бе-дре-нес.

Улыбнулся Шэрхан на произношение ласковое.

— Все спросить хотел, откуда так мхини хорошо знаешь?

Император пожал плечами:

— Языки люблю. Несколько книжек у ваших купцов выторговал. Читал, разобрать алфавит пытался. Даже Вэя заставил выучить, чтобы разговор тренировать. — Добавил с сожалением: — Вот только настоящего джагорратца под рукой не было. Так что акцент есть.

— Красивый у тебя акцент, мне нравится, — сказал Шэрхан, а потом вдруг почувствовал, что щёки потеплели. Чего, спрашивается, брякнул? Опустил глаза — давненько они фигурами не двигали. Чей ход-то? Закончить бы уже поскорее да разойтись, а тут император, как назло, снова остановился, фигурку резную в руках теребя.

— Не голодаешь больше?

— Нет, лучше теперь. Спасибо.

Два хода до мата осталось-то. Ставь уже коня своего куда хочешь. Не поможет.

Не поставил. Деревяшкой по пальцам постучал. Шэрхановы глаза так и прилипли к пальцам. Томно в груди становилось, когда на них смотрел. Да что уж там, и губы тонкие нравились, и росчерк глаз чёрных, и скулы точеные. Весь он что твой ферзь резной, грубый, из линий чётких. Поставь на доску и не отличишь.

— В остальном как осваиваешься?

Шэрхан дернул плечами:

— Осваиваюсь.

— Драконам, говорят, усердно молишься.

Говорят, значит. Докладывают.

— Молюсь.

Каждое утро и вечер по три часа на коленях перед статуей змеиной в толпе общей отстаивал. Пока соседи молитвы бубнили, успевал помедитировать, третий глаз попробовать открыть и каждую мышцу отдельным усилием потренировать. Вот ведь, смеялся в детстве над искусством ментальных тренировок — кому ж понадобится без настоящего напряжения силу качать, когда вот тебе меч, вот лук, вот партнёры по тренировке — а смотри-ка, пригодилось. За месяц не потерял формы.

Император наконец поставил коня:

— Говорят, собачек конкубиновых на стражников научил гавкать.

И это донесли. Шэрхан двинул ферзя вперед.

— Да разленились, будто подушки мохнатые лежат весь день. А собаки все же, хоть и мелочь. Пусть девиц твоих защищают, уже какая-никакая польза.

Император пристально посмотрел:

— Скучаешь?

Заскребло что-то в горле. Зацарапало. Отвел глаза.

— В четырёх стенах не привык сидеть.

Император поразглядывал доску. Покрутил в руках своего ферзя.

— На коне ездишь? Засиделся я. Давненько на охоте не бывал.

Шэрхан кивнул:

— Верхом проехаться не прочь. Животных, правда, ради забавы не убиваю.

Поглядел император словно с удивлением.

— Не такой ты, каким я себе представлял, Тигр. — Поставил на доску ферзя: — Шах и мат.

Шэрхан аж рот раскрыл. Уставился на фигуры. И вправду… Как же это он пропустил? Вот ведь, зубы заговорил, падла.

— Ну ты и…

Поднял глаза и увидел улыбку. Хитрую, как демон знает что. И сам улыбнулся.

— Еще партию? — спросил император, все еще зубы показывая.

— Давай, — сказал Шэрхан.

Отодвинул подальше горшок с углями. И так жарко было.

А на следующий день кто-то донёс до старикашки Вэя, что Шэрхан по ночам своему богу молится. А тот, о платье запинаясь, побежал с докладом к императрице.

Шэрхан ни о чем таком не знал, посему к очередному собранию у дочери дракона готовился спокойно. Оделся понаряднее, закутался в ярко-синюю робу с птицами длинноногими, под грудью зелёной лентой подпоясался. Подумав, напялил и бусы. Все как положено, чтобы и кобра клыков не подточила.

Знал бы, чем день закончится, голым бы пошёл.

9

Началось все по старой схеме. Они бились лбом, императрица плевалась ядом. Пару девиц нашли в чем-то виновными. Одну избили прямо тут, перед троном. Вторую с рыданиями увели. Даже и лучше, что ничего не понятно. Было тошно и как-то безысходно.

А потом в унылой тишине гулко ухнуло, как плевок с моста в речку: «Хуу». Шэрхан уже уразумел, что это они его так звали. Тигр.

Желудок сжался. Теперь-то чего надо? Снова когти зачесались? Медленно поднимаясь, встретился глазами с Йиньйинем. Так, на всякий случай. Вдруг в последний раз? Парень глядел на него с мольбой: мол, скажут рычать — рычи. Шэрхан коротко кивнул. Зарычит, чего уж.

По указу Вэя подошёл, перед троном встал. На тапочки новые уставился — ярко-красные, с лисичками на носках.

— Презренный варвар, — с места в карьер завопил Вэй, сначала говоря на цзыси, а потом переводя на мхини, — в присутствии прекрасной дочери дракона не смей врать и увиливать. Признайся в великом своём прегрешении и прими наказание со смирением и благодарностью.

Аж с благодарностью?

— Да ты объясни членораздельно, в чем провинился-то, — сказал Шэрхан сквозь зубы. — А то у вас ведь и не уследишь.

— В самом страшном прегрешении ты виновен. За что и смерти мало.