Тигр и Дракон (СИ)

— В императорский зал. На трон тебя посадим, будем все челом бить. — Сам своей шутке засмеявшись, он указал на полотенце на краю лохани. — Вылезай да вытирайся. В покои для соития пойдёшь. Пресветлого императора ждать.

Шэрхан кулаками за деревянные края вцепился.

— А коли не вылезу?

Старичок ухмыльнулся и резвонько так со спины подскочил.

Молния, ударившая Шэрхана в затылок, прошила вдоль всего позвоночника. Кулаки разжались, ноги обмякли, желудок к горлу дернулся. Тело соскользнуло под воду. Несколько секунд выпали из сознания. На поверхность его выудили за волосы, и он замычал, вырываясь.

Едкий голос прозудел над ухом:

— Говорили же, хуже будет.

Отдышавшись, Шэрхан вылез наружу, старикашку из поля зрения не выпуская. Пока выбирался, успел ухватить краем глаза ту самую «молнию».

Палка. Всего-то. Каменная палка. Длиной разве что в ладонь и толщиной в большой палец. Такого же зелёного цвета, как ключ от портала у стражника-великана. А на конце — шар. Он-то, небось, и шарахал так, что звезды из глаз сыпались.

Старичок тем временем на зеркало из бронзы полированной кивнул и на пол заставил сесть. К одежде приблизиться не дал.

На столике перед Шэрханом лежал гребень, рядом — длинное тонкое лезвие. И не боятся? Один хороший удар этой свистулькой в шею вашего императора — и нету его, одни цацки остались.

— Это еще зачем? — спросил Шэрхан осторожно.

Старикашка посмотрел как на юродивого:

— Сбривай.

Сначала Шэрхан не понял. А когда в голове прояснилось, кровь в жилах закипела так, что весь снег в Тян-Цзы растопила бы. В горле захрипело, слова застряли.

— Ч-чего? — прошипел он.

На старикашку это впечатления не произвело.

— Чего-чего, сбривай, говорю, бородень свою. И усы тоже. Конкубину не положено.

Ах ты ж, клоп ты подковерный. Коровья лепёшка, к пятке приставшая. Жмых банановый.

Шэрхан встал во весь рост.

— Да ни в жизнь.

Глядя на него снизу вверх, старикашка наконец-то заколебался.

— Императорский приказ, — рявкнул он, но как-то неуверенно.

Шэрхан осклабился.

— Плевал я.

— За неповиновение — десять ударов плетью.

— Да хоть сто!

Старикашка замялся, робу свою подергал, лысый подбородок потёр.

— Ну хоть расчешись. А то как гиббон лохматый, меня за это четвертуют.

И ведь повелся Шэрхан, поверил. Пожалел старикашечку, добром решил на вредность ответить. Карму подчистить. Получил он за свою доброту, когда к зеркалу сел, палкой зелёной сначала в поясницу, потом, как согнулся от боли, в плечо, а как на пол упал, край стола попутно поцеловав, то и вовсе куда ни попадя карма его настигла. И в ухо, и в шею, и в зад. Успокоилась, только когда у Шэрхана пена изо рта пошла, да точки чёрные глаза застлали.

Шэрхан лежал, в себя приходил, долго. Сел, рвоту сплюнул, кровь с подбородка утер. Слезы сами высохли.

Старикашечка так и стоял над ним, ухмылялся.

— Сбреешь?

Шэрхан угрюмо кивнул. Не до слов было.

Поглядел на замученного усача в зеркале. В следующий-то раз и не себя ведь увидит.

— Ну, чего медлишь? — раздалось из-за плеча.

— Руки дрожат.

Старикашечка фыркнул.

— А говорили, Тигр.

Шэрхан сглотнул, лезвие под нос занёс.

Оказалось, это как убивать. Первый труп — страх да раскаяние, а дальше — дело техники, знай рукой работай. Вот и теперь, первый взмах бритвы словно кусок сердца отрезал, а следующий уже и не страшно. И боли не чувствуешь. Ничего не чувствуешь.

— Ну вот и молодец, — злорадствовал старикашечка. — Будешь и впредь таким умным —

будешь в шелках-золоте ходить, с серебряных тарелок есть, из фарфоровых чайников чай пить. Любит император покладистых. Будет тебя наряжать-напомаживать, часто в покои тебя вызывать. И будешь ты у него самая любимая кошечка.

Безусый и безбородый, Шэрхан вцепился в своё отражение глазами. Ах так. Покладистых, ублюдок, любит. Напомаживать, значит, будет. Кошечка.

Рассвирепев, он приставил лезвие ко лбу и резанул назад, оставляя лысую полоску среди волос.

Старикашка было дернулся, но Шэрхан приложил лезвие к своему горлу.

— Мне теперь терять нечего, а тебе, помёт ты слоновий, похоже есть. Так что отойди в сторонку и не мешай мне к свиданию с императором готовиться.

Старикашечка только крякнул. Но к стене и в правду отошёл. Больше того, из комнаты выскочил и дверь за собой на ключ закрыл. Так что заканчивал Шэрхан свои цирюльные процедуры в одиночестве. Ну и хорошо. Никто под руку не лез. И так-то не больно твёрдая рука была. Весь череп в порезах.

Оглядел себя. И правда, не он совсем. Хмырь какой-то подзаборный. Встретил бы в тёмном переулке, не задумываясь голову бы отчекрыжил. Самое то.

Пока он на работу свою любовался, в комнату ввалились пятеро. Трое стражников с мечами наголо, старикашечка с палкой своей рвотной, и еще один, с плетью.

— Десять ударов за неповиновение, как я и говорил, — тявкнул старикашечка. — Ложись давай на скамью.

Шэрхан и лег. Плеть — это легко. Это знакомо. Это вам не желудок свой выблёвывать. Да и били так, без усердия. Чтобы был наказан, но не испорчен.