Тигр и Дракон (СИ)

Нелюдь удумал на пол перед кроватью сесть. Вот ведь, даже сел не по-простому. Не ноги скрестив, а под себя их поджав. Курту сахарно-белую на коленях расправил, поверх Шэрхана уставился и замер. Совсем окаменел.

Шэрхан крепился-крепился, да и не выдержал: стал императора украдкой разглядывать. Держался мужик прямо и крепко, как человек, телом своим владеющий. Высок и широк в плечах, хоть и тонковат. В честном бою Шэрхан его, пожалуй, уделал бы. Да только вряд ли ему удастся честного-то боя здесь добиться. Прячет, небось, ирод, в широком рукаве палку зелёную. Что тут честного?

А, может, и не прячет? Лицо вон гордое. Скулы высокие. Глаза-миндали умные. Какие-никакие усы опять же. Неужто силой под себя положит? Покладистых любит… На кой тогда Шэрхана взять согласился? Зачем на сделку с братом пошёл?

От напряжения плечи свело. Устал Шэрхан в игры молчаливые играть.

— Ты прямо скажи, — обратился он к императору. — Будешь насильничать пытаться? Или расслабиться можно? Устал как собака, и спину саднит.

Император помолчал, разве что брови немного поднял.

— Можешь расслабиться. Мне твои телеса волосатые без интереса.

Шэрхан от удивления даже оглядел себя — грудь, руки, ноги. Да уж конечно волосатый, а как иначе? Неужто и тут бриться заставят?

Когда глаза поднял, с чёрными встретился.

— Боишься? — спросил.

Император губой дернул.

— Брезгую.

Вот и отличненько. Шэрхан вскочил, до кровати трусцой добежал, одеяло толстое содрал. Укутавшись, обратно на ковёр сел. Нахохлился.

— В шахматы играешь?

Император только глаза скосил.

Шэрхан пожал плечами:

— Пока ты тут, я спать всё равно не буду, а так хоть мозг размять. Ну, играешь?

— Игры ваши варварские мне без надобности. А если поспать хочешь этой ночью, то молчи. Не сбивай меня.

«Да с чего сбивать-то?» — хотел сказать Шэрхан, но тут император заговорил. На своём, птичьем. Звучал совсем не так, как на мхини. Грубо, резко и как-то монотонно. В углу завозились, и Шэрхан только сейчас про куклу набелённую вспомнил. Сгорбившись над столиком, она красной своей кисточкой старательно на бумаге выводила загогулины. Строчкой сверху вниз. Тоже не по-человечески.

Длился императорский диктант долго. Шэрхан и не заметил, как уснул. Разбудил его снова старикашечка, но в этот раз обошёлся пинком. Тётки в углу уже не было, а император стоял у окна, спиной прямой в свете луны отсвечивая.

Всё ещё в одеяло кутаясь, Шэрхан поплелся за старикашкой тёмными безлюдными коридорами, зашёл в указанную комнату и повалился на указанную кровать.

Было холодно и безнадёжно.

В комнате царила темнота.

— Почему тебя Тигром называют? — спросила темнота.

Не отвечать темноте было невежливо, поэтому Шэрхан отогнал усталость.

— Убил тигра голыми руками.

Темнота как будто расстроилась.

— Зачем?

Странная темнота. Разве об этом спрашивают?

— Людоедом стал. Младенца утащил. Пришлось в джунглях три дня выслеживать.

Темнота помолчала.

— Джунгли — это что?

Шэрхан шумно вздохнул.

— Джунгли — это дом.

— Что же тогда Тян-Цзы? — поинтересовалась темнота.

Шэрхан зажмурился. Вспомнился пустой коридор, топот солдатских сапог, лязг железных затворов, и он — голый, избитый, измученный.

— Тян-Цзы — это склеп.

Темнота затихла, словно поняла. Хорошая темнота.

Только на следующий день, когда проснулся, он увидел свою темноту при дневном свете.

4

Темнота была высокой, но уж больно худой, с глазами раскосыми и добрыми, ресницами длинными и вниз скромно смотрящими, губами полными и нежно-розовыми и волосами тёмными и прямыми, на макушке в пучок собранными. Звали темноту Дин Чиа. И был он, как и Шэрхан, конкубином.

Кроме них в комнате жили еще два мужика. Гм, конкубина. Тян Сай, старший конкубин, с волосами до пупа, длинной шеей и родинкой под глазом, которая больше всего напоминала чернильное пятно. Вторым был Хун Вэн — пониже ростом и на лицо поприятней, но совсем уж бледный и плоский, будто простынь многократно стираная, из которой весь цвет вышел. Имена иностранные в голове у Шэрхана давно перепутались, так что про себя он их так и звал — Клякса и Линялый. Ни на одном из известных Шэрхану языков они не разговаривали, до простого приветствия тоже не снизошли. Сидели в углу и носы морщили, а когда чай пили, так еще от него ладонью закрывались, так что Шэрхан ограничился общением с Дин Чиа.

— Наврал ты мне про тигра вчера, — сказал парень, когда Шэрхан решил, наконец, из постели вылезти. — За цвет глаз, поди, прозвали.

Шэрхан сел, соседа своего разглядывая. Вот этот красивый.

— За глаза, — согласился. — Но и тигр был. — Поднял левую руку, бок, когтями исполосованный, демонстрируя. — Вон, подарок остался.

Дин Чиа пробежался глазами по шраму.

— А с младенцем что?

Шэрхан со вздохом опустил руку.

— Даже пеленки не осталось.

— Жаль, — сказал Дин Чиа. — И младенца, и тигра.

Шэрхан грустно усмехнулся:

— А меня не жаль?

— Зачем тебя жалеть? Ты живой.

Шэрхан прислушался к своему телу. Болело все.

— Не уверен.

Сказал — и заругал себя. Сколько можно чёрные мысли по кругу гонять? Вытер руками лицо — будто слой отчаяния смыл. Хватит ныть.

— Скажи мне лучше, Дин Чиа, как мне тебя называть?