Тигриное око (Современная японская историческая новелла)

О-Рин хотелось как-нибудь украдкой подсмотреть, когда же именно появляется Фонарь. Она старалась на ходу неожиданно обернуться, как будто в шутку попугать его. Фонаря не было. Ей становилось страшно, и, пройдя некоторое время, она снова оборачивалась. Желтый свет снова плыл за ней в ночи. И так случалось всякий раз.

Она рассказала об этом только Сэйскэ. Он побледнел.

— О-Рин-тян, да тебя оборотни морочат! Наверняка это проделки лисы или барсука. Если лиса — это еще куда ни шло, но если барсук, то дело плохо.

— Почему?

— Когда лиса дурачит человека, она тянет его за руку, а сама бежит впереди. Поэтому в опасное место она не заведет. А вот барсук глуп, он сзади подталкивает человека в спину. Такой куда угодно может завести.

— Но как же узнать, лиса тебя морочит или барсук?

Сэйскэ не ответил, но лицо его приняло такое выражение, как будто он по-настоящему опечален.

Каждую ночь О-Рин на минутку заглядывала в комнату госпожи. Госпожа тут же принимала от нее принесенный камешек. Хотя в такое время она уже лежала в постели, глаза ее были широко раскрыты. Берущая камешек рука госпожи была горяча, как маленькая печка. Однако, даже когда ее пальцы сжимали камень, они не касались ладони О-Рин.

Днем госпожа, как обычно, посещала свои занятия. О-Рин с узелком в руке сопровождала ее. Убаюканная голосом учителя каллиграфии или звуками кото, О-Рин иногда впадала в дремоту. И все равно ее слух улавливал похожий на журчание весеннего ручейка голос госпожи, перешептывающейся с подругами. День ото дня голос госпожи становился все радостнее. Была ли причина в том, что ворожба начала действовать, О-Рин не ведала. Ей только известно было из просочившихся слухов, что нового своего возлюбленного госпожа встретила в прошлом месяце, в день скрепления уз,[162] и что, в отличие от прежних возлюбленных, этот человек не мог видеться с госпожой всегда, когда она того пожелает.

Может быть, он был приказчик? Или актер в каком-нибудь балагане?

Лишь однажды, когда они возвращались с урока, О-Рин увидела человека, про которого можно было подумать, что это он. Заметив на обочине дороги, по которой они шли, мелькнувший силуэт высокого стройного мужчины, госпожа отослала О-Рин домой.

Пройдя немного вперед, О-Рин, испытывая чувство стыда, все же обернулась и увидела их двоих вместе. Рука госпожи опиралась на локоть того человека. Их силуэты, казалось, вот-вот сольются. Белизна руки госпожи словно обжигала глаза О-Рин. Таким белым бывает брюшко змеи, свернувшейся в укромном от солнечных лучей месте. Рука цепко держала локоть мужчины, словно обвивая его.

Мужчина с рассеянной улыбкой смотрел сверху вниз на прильнувшую к нему госпожу. Одет он был как простой горожанин, но маленький узел волос на макушке[163] был собран с необычайным тщанием, вблизи он наверняка источал запах масла. От этого мужчины ни в коем случае не могло пахнуть пылью, потом и табаком, как от Сэйскэ. Наверняка и руки его, и ногти были такими же чистыми, как у самой госпожи.

Госпожа что-то спросила, мужчина ответил, и оба засмеялись. Подбородок госпожи двигался, у мужчины видны были зубы. Они казались совершенно белыми и какими-то бессердечно ровными.

Видеть все это было неприятно до отвращения. Кто бы ни был этот мужчина, О-Рин никогда не смогла бы его полюбить. Ей ни за что не понять, отчего госпожа так отчаянно влюблена в него. О-Рин казалось, что над чем бы ни смеялись эти двое, посторонним ушам их разговор не доставил бы удовольствия…

Похоже, Сэйскэ больше О-Рин знал об этом человеке и о госпоже.

— Думаю, госпожа совершает ошибку, — сказала однажды О-Рин.

Она только что вернулась из храма Экоин, а Сэйскэ берег для нее угли в маленькой жаровне.

— Ну, чем хорош этот невесть кто, невесть какого рода-племени… По-моему, Сэйскэ-сан больше бы ей подходил.

Сэйскэ промолчал. Налил в чашку кипятка и подал О-Рин. Кажется, он пытался спрятать от О-Рин то, что было написано у него на лице. Приятно, наверное, было услышать, что он хорошая пара госпоже. Когда О-Рин об этом догадалась, ей стало немного обидно.

Но с Сэйскэ всегда так, что бы ни сказала О-Рин. А ведь это он каждый вечер выпускал О-Рин из дома и не спал до самого ее возвращения, чтобы удостовериться, что все благополучно.

Однажды ночью, когда с начала моления прошло уже полмесяца, сама госпожа поднялась с постели проводить О-Рин. И тут она неожиданно столкнулась с Сэйскэ. Тот в смущении опустил голову.

— Так это был Сэйскэ! — только и обронила госпожа. Он же отводил глаза от ее фигуры, облаченной в ночное кимоно. Госпожа пристально на него смотрела со своим обычным выражением лица.

— Ты тоже помогаешь моей ворожбе? Прекрасно! — И госпожа прильнула к Сэйскэ точно так, как к тому мужчине, которого видела тогда О-Рин. Затем госпожа, понизив голос, рассмеялась. Так, смеясь, и забралась в постель.

Оставленный в одиночестве, Сэйскэ стоял, не двигаясь с места, скрестив на груди свои большие руки, холодные, словно угасшие угли в жаровне.

А О-Рин думала о том, кто же насылает морок на Сэйскэ? Лиса? Барсук?