Тигровый перевал

   Едва она это проговорила, как в дверь постучали, и в прихожую ввалился Иван Гончарук. От одежды егеря пахло смолистой хвоей и ещё чем-то привычным, таёжным.

   -- Лёгок на помине, Мефодьевич! -- восторженно приветствовал я приятеля. -- Горю желанием поскорее узнать, как и почему появились здесь будущие хозяева тайги?

   -- Хозяевами тайги им уже не быть, -- вздохнул егерь, давая понять, что в судьбе медвежат не всё благополучно. За чашкой чая Иван рассказал:

   -- Иду я вчера Кедровым ключом, от мороза лицо прикрываю. Солнце ярко светит, снег поскрипывает, всё вокруг седое, стылое, в дымке морозной. Вдруг слышу -- бах! Потом ещё: бах, бах... А в ключе этом, сам знаешь, лесозаготовители почти весь кедр вырубили, последние стволы валят. Одно название от ключа и осталось... Совсем загубят тайгу, начисто изводят кедр под самый корень! -- стукнул Иван, распалясь, кулаком по столу. -- Пни и те взрывчаткой рвут, на канифольный завод отправляют. А после взрыва, яма -- во! -- раскинул Иван руки во всю ширь. -- И на том месте остаются голые камни. Сколько лет пройдёт, пока на них что-нибудь вырастет?!

   Иван отодвинул чашку с чаем, решительно поднялся:

   -- Нет, я это так не оставлю, напишу куда следует. Нельзя молчать, когда на глазах гибнет тайга уссурийская.

   -- Но ты вдруг услышал выстрелы, - осторожно заметил я.

   -- Да, три выстрела, -- снова присаживаясь к столу, продолжал Иван. -- Я и подумал: редколесье там, вальщики работают, бензопилы трещат, топоры стучат. Зверь оттуда ушёл давно. А коли так -- какая надобность в стрельбе? Из баловства палят? Настоящий охотник шалить с оружием не будет. Так? Вот и решил проверить, кто хулиганит в Кедровом ключе спозаранку. Подхожу ближе: трелёвщик гудит, возле него мужики стоят, курят. У одного двустволка за плечами. Как увидели меня, их лица сменились. "И чего, -- думаю, -- перепугались? Неужто из-за ружья?" Медведицу-то сразу не приметил. Она за деревом спиленным лежала. Морда оскаленная из сугроба торчит, а вокруг снег красный. Как увидел кровь на снегу, так и понял всё. Нашли вальщики дуплистую липу. Одна такая толстенная сохранилась на той сопке. Ничего более подходящего, похоже, не нашла медведица. А тут время ей подошло. Вот и забралась под липу. Наткнулись вальщики на липу, а на ней -- свежие царапины от медвежьих когтей. Смекнули: под липой, в корнях -- берлога. Побежали в деревню за ружьем. Шуганули медведя жердиной -- не помогло. Молчал зверь, чуял погибель. Стреляли в дыру промеж корней -- то же самое. Не вышла медведица, не бросила малых детей даже в дыму, когда в берлогу швырнули горящую тряпку. И тогда у браконьеров хватило ума спилить старую липу! Долго возились с ней. Вековое дерево в пять обхватов толщиной -- не пожалели! Упала липа, из-под неё медведица выскочила, бросилась на людей: двое под сопку с обрыва сиганули, а третий, с ружьем, успел на кабину трактора вскочить. Кабы не дети -- ушла бы в тайгу. А малыши в открытом гнезде зябнуть начали, заверещали испуганно. Вот она и разъярилась, бросилась защищать детенышей. Двумя выстрелами свалил её тракторист, а третий саданул уже так, на всякий случай... Глянул я на эту бездыханную медведицу, распластанную возле своей норы, на несмышленых медвежат, замерзающих на снегу, и вспомнилась мне картина замечательного художника Шишкина, на которой три медвежонка резвятся, и мать их стережёт...

   -- "Утро в сосновом лесу", -- напомнил я название известной картины.

   -- Вернее -- в глухом сосновом бору. А у нас -- утро в кедровом лесу, наполовину вырубленном, бульдозерами изрытом. Ведь кедр только на гольцах сохранился, куда трелёвщики забраться не могут. И медвежатам этим уже не развиться. Посмотрел я нашенскую картину с медведицей и медвежатами, и сердце захолонуло. Чуть было сгоряча не саданул по башке того, что с ружьём стоял. Благо, вели себя браконьеры тихо, не лезли на рожон. Составил я на браконьеров протокол, медведицу велел в зверопромхоз сдать. А медвежат в рюкзак засунул, да вот тебе и привёз. Одна осталась надежда, что не погибнут малыши. Самому-то мне сейчас не управиться с ними, дома не бываю, всё в тайге. Ты уж пригляди за ними, пожалуйста, потом я их заберу, -- чуть не с мольбой в голосе попросил Иван.

   Но я и не собирался отказываться, тем более, что ухаживать за медвежатами охотно взялась Людмила. Но мы ещё толком не представляли, что значит держать в городской квартире пусть маленьких, но всё же диких зверят. Всю "прелесть" домашнего зоопарка мы поняли уже в первую ночь. Медвежата не дали сомкнуть глаз почти до утра. Выбирались из корзины, разбегались по разным комнатам и жалобно верещали. Они искали мать, и смотреть на осиротевших медвежат было тяжко. Когда один из них начинал скулить, я в отчаянии совал ему соску, надетую на бутылку. Медвежонок на минуту затихал, привлечённый запахом тёплого молока, но скоро переставал сосать и принимался стонать: "Э-э, э-э..."

   -- Может, у них разболелись животы? -- предположила Людмила.

   -- На что намекаешь? Чтобы я сделал им клизму?