Тигровый перевал

   Елизавета ушла, растянув губы в ехидной ухмылке.

   К колодцу подогнала корову Марья Лосева. Загремела цепью, опуская ведро. Подняла, поднесла корове. Раздувая ноздри, корова фыркает, нехотя пьёт, словно цедит, холодную воду.

   -- Здравствуй, Галя!

   -- Привет, Мария!

   -- Носиху видала? Сарафанное радио, а не баба. Беспроволочный телеграф! Не переслушаешь её... Трепала-то чего?

   -- Сказывала: ухажёр Веркин отравился... В больницу его Колька Панов ни свет, ни заря потартанил.

   -- Митьку - гармониста, что ли? И чем же отравился? Стеклоочистителем, небось?

   -- Самогонкой повалихинской!

   -- Ведьма старая! Доколе мужиков спаивать будет?! Управы нет на неё!

   Степаниду Поваляеву завьяловцы промеж себя бабкой Повалихой звали. День и ночь курится дымок над закопчённой банькой в её огороде, разнося сивушный запах. В самогон Степанида всякий дурман подмешивает. Белену, табак, хмель... Чтоб шибче с ног валил. За то и получила прозвище.

   Муж Марии Лосевой, бульдозерист Иван, частенько наведывался к Степаниде, возвращаясь от неё "на рогах". И Мария поспешила разнести по деревне печальную весть.

   В полдень у конторы зверопромхоза, где Мишка Хлебников числился штатным охотником, столпился народ. Тихо переговаривались...

   -- И где он сейчас?

   -- В морге. Где же ещё ему быть? Экспертизу делают. Найдут отраву - судить Повалиху будут...

   -- Давно пора... Давеча купил бутылку у неё. Уверяла - первач. А попробовал - вода голимая! И табаком воняет!

   Мишку жалели, вздыхали.

   -- Безобидный был. Весёлый. На гармошке здорово играл! Как даст, бывало, "цыганочку", ноги сами в пляс идут! И куды усталость деётся!

   Васька Зайцев, таёжный напарник Мишки Хлебникова, переживает больше других. Плачет:

   -- Нормально вчера посидели... Кто бы мог подумать? Эх, Мишка, Мишка...Говорил я ему - хватит, домой иди. Не послушал... К Повалихе занесло его. А какой мужик был?! В прошлом годе я на охоте ногу подвернул, так он меня до самого зимовья на себе нёс...

   Мишка Хлебников одинокий. Домишко у него маленький. Кошка, собака. Родных нет. Хоронить некому. Начальство зверопромхозовское гроши на похороны выделило. Мало... Пошёл Васька по дворам с картонной коробкой.

   -- Подайте, сколько можете, на Мишкины помины.

   Сельчане опускали в прорезь коробки мелкие деньги, удивлялись:

   -- Здоровяк был! Оглоблей не перешибёшь! А супротив "повалихи" не устоял. И одеколон пил, и лак мебельный, и всё ничего.

   -- Сейчас не знаешь, что и пить... "Рояль" нельзя, "Амаретто" нельзя... Водку продают - денатурат, водой разбавленный! Самогон и тот отравой стал!

   В столярке зверопромхоза дед Прокоп доски фугует. Ворчит старый:

   -- Мерку снять в таких случаях полагается...

   Ему объясняют:

   -- Да рази в город уедешь, дед Прокоп? Ты видишь, погода какая?! Метель поднялась, свету белого не видать. Дорогу перемело...

   -- Да, пурга окаянная, не унимается зараза, -- соглашается дед. -- А всё ж мерку с покойника завсегда сымают. Обычай такой...

   -- Сыми, дед мерку с Васьки Зайкова. Он с Мишкой одного росту...

   Накануне директор зверопромхоза Сысоев с трудом дозвонился в райбольницу. Голос дежурного врача как из-под земли:

   -- Что? Плохо слышу... В морге? Хлебников? Ничего не понять... С алкогольным отравлением? Есть один... без документов... Чернявый... Да, усатый. Алло! Алло!

   В трубке затрещало, зашумело. Связь оборвалась.

   -- Да, это он... все приметы сходятся, -- сказал директор. -- Допился!

   Спросить бы у Кольки Панова про Мишку, да тот всё ещё не вернулся. Высокие сугробы намело. Не проехать на машине. Пока бульдозер дорогу не прочистит, Кольке и думать нечего из райцентра выбраться.

   Через неделю стих буран. Ударил мороз трескучий.

   В зверопромхозе за Мишкиным телом снарядили трактор с санями. Поставили на них гроб, пахнущий сосновой смолой. Прикрыли соломой. Заодно дорогу пробить. Не гонять же технику дважды. А Мишке теперь всё равно - в автобусе колотиться или на санях волочиться.

   Поехали. В кабине трактора Иван Лосев и охотник Васька Зайков. Сидят, покуривают. В заднее окошечко искоса поглядывают. Ветерок солому на крышке гроба шевелит. И сами собой руке к бутылке тянутся. Четыре поллитровки начальство выдало. В морг заходить, Мишку в гроб ложить... Не каждый по трезвянке на такое решится...

   Почти до самого райцентра доехали. Вот уже и городок виден вдали. Смотрят - впереди маячит кто-то. Присмотрелись: мужик в серой куртке, в шапке лохматой. Шагает размашисто, руками размахивает.

   -- Никак, Мишка Хлебников пёхом домой чешет, -- хрипло проговорил Васька, вытирая пот со лба.

   -- Шапка е-его... П-походка т-тоже, -- заикаясь, промямлил Иван, проводя рукой по вспотевшим волосам. Оба, не сговариваясь, потянулись к железному ящику под ногами. У Ивана в руке молоток оказался, у Васьки - ключ накидной. Белее мела сидят.

   А Мишка подошёл, увидал своих, деревенских, как ни в чём ни бывало, крикнул:

   -- Здорово, орёлики! Куда вас черти несут по такой дороге? Да ещё в такой дикий мороз?

   -- Так мы...того. За тобой...

   -- Директор послал? Сысоев?

   Иван и Васька переглянулись, всё ещё сжимая железяки в руках, и не зная, что сказать.