Тихая гавань

Но они люди, хоть и одураченные и запуганные, но люди, притом среди заложников много женщин и подростков, на этот раз Зайберт решил ударить побольнее. И совсем уж плохо с ним никто не обращался: он давно перестал реагировать на «большевика», а если и отвечал, то только с юмором. Для местных он тоже был скорее не русским, а тихим стариком-уборщиком с сильным акцентом, человеком , который никому не мешал. Он не доставлял проблем, был тихим городским элементом.

Такие мысли заставляли его идти к комендатуре очень медленно, он оттягивал разговор с Доброжельским. « А может как-то получится спасти всех? Ведь Татьяну надо лечить» - но это была совершенно идиотская мысль. Он прекрасно знал, как нацисты относятся к душевнобольным. Евреи, цыгане, психи, коммунисты. Вот о чьей судьбе можно было говорить однозначно, если они оказывались в руках айнзатцгрупп или местных отделов гестапо. Содержать душевнобольных Рейх не желал, так же как и не желал их лечить, ведь лечение было неэффективным.

Он подумал о том, что лучше бы вообще оставался в неведении. И зачем он не послушался Марию и потащил пьяную соседку домой? Зачем? Так бы и жил , не зная, что в комнате наверху обитает убийца. А что, если он ошибается, и Татьяна вообще не имеет никакого отношения к убийствам? Что если штырь этот злополучный для самообороны нужен? Она же бежала из родных мест, там местные после прихода Советов к ней отнеслись без особой жалости? Его самого грабили несколько раз, а Косматкин особой худобой не отличался: крепкий мужик, привыкший к физическим нагрузкам, но грабителей это ни разу не смутило. Нож, приставленный к горлу худосочным сопляком, вполне нивелировал их разницу в весе. А Татьяна еще и объективно была очень привлекательна, так что шансов привлечь к себе внимание подонков у нее было еще больше. А в военное время подонки активизировались, ведь контроль над ними ослабел, а местами вообще не осуществлялся. Да что говорить, если полицаи были наполовину укомплектованы уголовниками, многих из которых выпустили немцы.

Он остановился и осмотрелся: до комендатуры оставалось примерно с километр. Улицы, по которым он проходил, были абсолютно пусты: ни местных жителей, ни патрулей. Только изредка из окон доносились чьи-то разговоры. Городок замер в ожидании. И эта заминка вызывала тягостное чувство неминуемой беды. Раньше, когда он шел этим маршрутом, то уставал отвечать на приветствия знакомых, но только не сегодня. Ультиматум загнал всех по домам, и хотя комендантский час действовал только в ночное время, жители не рисковали лишний раз появляться на улицах и днем, словно боялись, что немцы схватят их и отправят на расстрел. Как будто нацисты не могли прийти за ними домой. Но люди надеялись, что родные стены защитят их. Никого никогда не защищали, но именно их уберегут от всего плохого. Наивная человеческая надежда на лучшее.

Он закурил. Подумал, что за вчерашний вечер и сегодняшнее утро выкурил чуть ли не недельную норму папирос и погрустнел. Алкоголь, ночное происшествие, тревожные мысли никак не помогали успокоиться, а ведь он всю свою жизнь искал покой. Не домашний или семейный уют — семья тоже может быть очень суетным предприятием — нет , именно спокойной жизни, без тревог и переживаний.

Мысль о том, что соседка непричастна, исчезла, когда он вспомнил хаос в ее комнате: она больна, больна давно и скорее всего даже не осознает этого.

Косматкин решил, что не время для раздумий, и ускорил свой шаг до самого быстрого, на который был способен. Если он начнет чрезмерно размышлять, то просто развернется и уйдет домой, а от разговора с Доброжельским зависят человеческие жизни.

Метрах в ста от комендатуры его остановил патруль из двух полицаев и немца. Одного из полицаев звали Анжей, как и его бывшего напарника.

- Куда прешь, русский?

- В комендатуру, - ответил Косматкин, удивляясь какой-то злости в голосе полицая. Они раньше здоровались и даже перебрасывались парой фраз, но никакого напряжения не было. А сейчас полицай еле сдерживал злобу.- Что там забыл? Признаться хочешь или про соседа рассказать, как он господ офицеров убивал?

- Нет, - соврал Косматкин, - Доброжельский мне нужен. Я по личному вопросу к нему.

- А-а, - протянул полицай , и голос его смягчился, - если так, то ладно. А то достали уже граждане с доносами и самооговорами.

- Очень много?

- Со счету сбились. Надоели. И ведь никто дельного-то ничего не сообщил. Так что постреляет герр Зайберт сегодня первую партию.

- Так вроде завтра же? - изумился Косматкин.

- Сегодня, старик, сегодня, - полицай потянул воздух носом, - ты, видать , пока самогонку-то хлестал во времени запутался. Через час их повезут уже.

Космткин побледнел: и он еще рассуждал, идти или подождать. Но нельзя подавать вида:

- Так как мне с паном Станиславом увидеться-то?

- Господа немцы велели никого не пропускать в комендатуру, только по очереди, а очередь на другой улице.

- А что за дело-то?

- Срочное. Было бы не срочное, домой бы пришел.

- Курить есть?