Тихая гавань

Но гестаповец сравнительно сносно мог говорить по-польски, чем отличался от других офицеров гарнизона, которые не считали нужным выучить на языке горожан даже несколько фраз. Зайберт же хотел понимать язык тех, кем управлял, к тому же иногда такое подкупало местных, вроде как немец уважает их культуру, раз говорит по-польски, не гнушается. - Я к старшине зайду, чай попить. Тебе заварить? - Давай. Я пойду к машине, вот только не знаю, чистить сейчас начинать или попозже. - Ну, тут тебе самому решать, я не советчик, - Станислав вошел внутрь комендатуры. Щульц и Зайберт решили немного передохнуть, поэтому гестаповец распорядился всех желающих поделиться информацией отогнать от комендатуры и пропускать потом только после приказа. Проходя мимо кабинета Барта он увидел, что тот в компании с рядовым Клаусом, допрашивает мальчишку. Клаус был родом из Данцига, поэтому вполне исправно говорил на обоих языках. Хотя вроде Поланский мог немного на немецком разговаривать.

Доброжельский хотел приостановиться и послушать о чем идет речь, но потом отказался от этой мысли, так как даже Шмультке заметил его повышенный интерес, хотя он ответил немцу чистую правду. Полицай не желал смерти заложников, которых Зайберт выбрал как в лотерее. После недавней казни на площади, склонных к сопротивлению даже в мыслях, в городе не осталось, и на этот раз заложников выбирали наугад. Хорошо, что хоть матерей с маленькими детьми не стали привлекать. Но несколько женщин в списке было.

Он подумал о том, смог ли повторить сейчас после стольких раздумий выстрел в спину бегущей Клары и получил неприятный ответ — смог бы. Он очень хотел выжить, хотел вырастить детей, хотел нормальную жизнь, но пока получалось только с выживанием. Но даже за это он был благодарен судьбе, хотя в Бога не верил. А вот старшина полицаев был ревностным католиком, что совсем не мешало ему со спокойной совестью грабить своих же земляков при выездах в села. Старшина не гнушался ничем, хватал все что попадалось под руку, отчего наблюдавшему периодически такую картину Доброжельскому становилось не по себе, и как-то мерзко на душе. Старшина был одним из немногих полицаев без уголовного прошлого, до войны служил в пожарной охране, даже коммунисты его не тронули, так как мужик был хитрый и немногословный и никогда не высказывал собственное мнение раньше других, а еще мог просто промолчать даже в тех ситуациях, в которых другие люди начинали доказывать что-то с пеной у рта. Станислав, хоть и со стыдом вспоминал свою прежние взгляды на жизнь, но именно они помогли сохранить ему жизнь. Когда немцы после оккупации начали проводить зачистки евреев, коммунистов и сочувствующих большевикам, а также устранять более-менее образованных людей, не склонявшихся на сторону нацистской идеологии, то городской глава из этнических немцев напомнил первому коменданту, что Доброжельского большевики готовились отправить в Сибирь за его про-немецкие взгляды. Плюсом послужило и хорошее знание немецкого языка. Вот так он и стал коллаборационистом. Кроме всего прочего за такую работу платили деньги, так что проблема пропитания семьи была решена.

Старшины в его каморке не было, только помощница из местных что-то печатала на машинке. Звали ее Лидия, и она приходилась старшине дальней родственницей. Лет ей было около пятидесяти, но она всю жизнь проработала стенографисткой и секретарем, поэтому с печатной машинкой управлялась быстро и знала немецкий, похуже, чем он, но для оставления рапортов и отчетов ее знаний хватало. Он попросил ее сделать два чая, так как в отсутствие старшины не решился хозяйничать сам. Помощница оторвалась от работы и подошла к спиртовой горелке, на которой стоял металлический чайник, идеально чистый и сильно отличающийся от общего состояния кабинета старшины. Она заметила взгляд Станислава и улыбнулась: - Свой пришлось принести, ваш еще не отмыла. Вы в нем кашу варите, наверное?

Обычно женщина работала в городской управе, но из-за ситуации с заложниками старшина забрал ее в комендатуру, так как бумаг составлять пришлось много, а постоянно мотаться по городу не имело смысла.

Он дождался, пока закипит чайник, а Лидия спросила: - Много там еще людей? - Много, - ответил полицай. - Только толку пока никакого.

Она ничего не сказала, только махнула рукой в сторону стола с машинкой и стопками отпечатанных листов, наглядно показывая, что отлично понимает, о чем идет речь. Она залила кипяток, бросила чай и сахар. Он поставил стаканы в подстаканники, поблагодарил и пошел на улицу, На выходе к нему подошел самый молодой из полицаев по имени Тадеуш, он в свое время учился у Доброжельского:

- Пан Станислав, можно вас на минутку? - Конечно, - он поставил стаканы с чаем на оконный карниз. - Слушаю. - Я своих расстреливать не буду!- выпалил Тадеуш и оглянулся по сторонам. В его глазах горела отчаянная решимость. - С бандитами и партизанами я воевать готов до усрачки, а по своим стрелять не стану.