Тихая моя родина

В УВД Вологодской области дали официальный ответ: «В архиве материалов, связанных со спецпереселенцами на хранении не имеется. До 23 сентября 1937 года большая часть территории современной Вологодской области входила в состав Северного края с центром в г. Архангельск. Вы можете обратиться в УВД Архангельского облисполкома».

Ответ на запрос, сделанный в Архангельск, был в том же духе: «По учету спецпоселков, в которых проживали спецпереселенцы, имеются документы, начиная с 1941 года. Упоминание о Спасо-Прилуцком монастыре в них не встречается».

В газете «Красный Север» того времени проклятий в адрес местных кулаков более, чем достаточно. О высланых на нашу землю — ни полслова. Зато в избытке такие заголовки: «Проклятие гнусным убийцам рабочих Берлина», «Ужасы буржуазных тюрем», «Харбинские палачи вынесли жестокий, бессмысленный приговор». Гнусные убийцы… ужасы тюрем… жестокий бессмысленный приговор… Запомним — эти выражения. Но кто расскажет о спецпереселенцах?

Профессор из США Роберт Конквест, автор книги «Жатва скорби» — господин весьма информированный. Он пишет о том, что в Вологде 47 церквей были превращены в тюрьмы для ссыльных крестьян, о том, что между Грязовцем и Архангельском, то есть на протяжении 640 километров, было множество лагерей, в которых сконцентрировали до 2 млн человек. Вот только господин профессор не указывает источников информации, ограничиваясь выражениями типа: «по расчетам одного из исследователей», «по данным авторитетных источников», «по словам свидетеля, которому можно доверять».

Наши источники имеют имена. В 1989 году автор этих строк разговаривал с людьми, которые хорошо помнили самую страшную из всех прилуцких былей.

II. Люто есть место

Люто есть место и зело страшно.

Ужасается ум мой, и трепещет душа моя, вспоминая сие,

Протопоп Аввакум.

К воротам Спасо-Прилуцкого музея-заповедника подходит пожилой грузный мужчина. Пока другие посетители берут билеты, он смотрит вглубь монастыря и, ни к кому не обращаясь, видимо, просто думая вслух, говорит:

— Вот здесь и бегал семилетним пацаном.

— Так же, поди, хулиганил, как нынешние? — с усмешкой спрашивает женщина-кассир.

— Хулиганил… — в голосе мужчины нe чувствуется вызова, лишь нежелание опровергать, — A вы коренная, местная? — неожиданно спрашивает он.

— Нет.

— Тогда не знаете, — короткий непонятный разговор на этом обрывается.

Мужчина проходит на территорию, и показывая своим попутчикам на здание братского корпуса, говорит: «Здесь мы жили на втором этаже. Ничего почти не изменилось».

***

Этот мужчина — Рафаил Лаврентьевич Адлер, по происхождению — немец, предки которого переселилась на Украину ещё при Екатерине П. В 20-е годы ХХ века Адлеры жили под Одессой большой семьей. Отец — Лаврентий Яковлевич, мать — Агафья Андреевна и 11 детей, в том числе и маленький Рафаил, который был в семье предпоследним. Отец был учителем, человеком всесторонне образованным, но и в крестьянском хозяйстве толк знал. Все вместе обрабатывали свой земельный надел, имели двух лошадей, двух коров — не так уж и много для такой огромной семьи. Весь надел, впрочем, обрабатывать не удавалось, не хватало сил. Хоть и не голодали Адлеры тогда, но нанять работников было не на что.

Так было до 1929 года, когда попали они в списки подлежащих раскулачиванию. Две коровы да две лошади — уже предмет для зависти. To что немцы, и дети в основном говорят по-немецки — прекрасный повод для неприязни. И, в довершение ко всему, хозяин — интеллигент. Дескать, знаем мы этих интеллигентов. Вывозили ночью на подводах, потом по железной дороге на север…

В вотчине Прилуцкого монастыря, насчитывавшей в XVII веке сто деревень, проживало 2800 крестьян. Раскулаченных земледельцев сам монастырь вместил до 20-и тысяч. Кстати, и прежним крестьянам слово «монастырь» далеко не всегда радовало слух. В 60-70-е годы XVII века от отчаяния крестьяне начали своевольничать. Так старец Ефрем жаловался, что они перекосили монастырскую межу во ржаном поле. Монастырские власти распорялились: «Учинить наказание, бить батогами». А вот раскулаченные рады были бы отделаться батогами.

«Привезли нас с родителями сюда в декабре 1929 года, — рассказывает Рафаил Лаврентьевич, — Четверых братьев, которые были постарте, сразу же отправили дальше по этапу. А мы провели в монастырских стенах долгие и мучительные полгода — до мая 1930-го. Нары в корпусе стояли очень плотно, к тому же они были трехъярусные. Воздух от такого скопления людей всегда стоял очень спертый. Мне, мальчишке, казалось тогда, что здесь и топить не надо — люди достаточно надышат, И всё-таки многим переселенцам не хватило места под крышей. Среди нас были татары, большинство из них так и жили на улице — у костров грелись».