Тихая моя родина

Большевики играли с монастырем, как кошка с мышкой, которая всё равно ни куда не денется. Устроили, например, обыск, проведенный довольно грубо и по-хамски. Отец настоятель, либо всё ещё не уразумев, в каком государстве он теперь живет, либо проявив подлинное бесстрашие, дерзнул пожаловаться самому Кедрову. Грозному комиссару захотелось изобразить правового правителя, он издал приказ, позаботившись о том, чтобы он получил широкую огласку: «В виду поступивших ко мне заявлений о недопустимом поведении команды, проводившей обыск в Прилуцком монастыре, назначаю следственную комиссию в составе председателя губисполкома, председателя волостного исполкома и моего представителя тов. Щербакова для подробного расследования поведения команды при обыске. О результатах расследования доложить лично мне».

Проводить серьезное расследование и защищать интересы монахов ни кто, конечно, нe собирался. Через пару недель после кедровского приказа в «Известиях губисполкома» вместо оглашения результатов расследования появилась заметка, видимо, имеющая целью доказать, что обыски в монастырях совершенно необходимы: «Монастыри стали настоящими притонами котрреволюционеров, спекулянтов и грабителей. По монастырям то и дело находят склады муки, спирта, съестных припасов, оружия, черносотенных воззваний и царских портретов».

Вскоре в той же газете публикуется анонимная статья, автором которой был, видимо, один из участников обыска, объяснявший, почему не в силах был сдержать свой «праведный гнев»:

«Есть недалеко от Вологды тихий уголок, обитатели которого давно ушли от мира сего, огородив себя крепкой стеной от соблазнов. Чем-то даже таинственным веет от всего этого места, как-то жутко даже подходить к нему. Раздается порой короткий звон колоколов, выбивающих часы, и опять всё смолкает и погружается в тишину. Давно уже уголок этот приковал к себе моё внимание, и случай пробраться за эти мрачные стены наконец представился. He буду говорить, при каких обстоятельствах, но в монастырь я попал, хорошо познакомился с его обитателями, а потому и хочу поделиться своими впечатлениями.

При знакомстве с покоями самого настоятеля, ведущего за собой братию по тернистому пути отшельнической жизни, мне прежде всего бросилась в глаза куча пустых бутылок. Тут были бутылки из-под рябиновой, коньяка, ликеров, словом тех вин, кои, насколько мне известно, ни для причастия, ни для других обиходов церковных не употребляются.

Посмотрим теперь великолепную живопись покоев. Вот в углу в рост человека картина на полотне, изображающая какого-то святителя. Полотно прибито к стене сверху, так что представляется возможность осмотреть его и с другой стороны. Я не утерпел, чтобы взглянуть на картину, и что же увидел при этом? Потайной шкаф, в котором стоял графин с какой-то жидкостью. Пахло из него точь в точь, как из винной бочки. Жидкость была настояна на травах и служила, видимо, своим хозяевам после трудов праведных хорошим средством для поддержания физической силы (С.К.: По всей видимости, этому недружелюбному свидетельству можно верить. То, о чем идет речь, нисколько не противоречит тому, что нам известно о предшествовавшем периоде жизни монастыря).

А вот и «Третьяковская галерея», кого только здесь нет: и Сашки, и Машки, и Николашки, словом все те, которые так недавно покровительствовали этой обители. Правда вся эта свора не висела на стенах, но так бережно хранилась (пылинки не было видно), что во всякую минуту была готова к развешиванию. (C.K.: Достаточно сопоставить многовековую историю российского самодержавия с несколькими месяцами пребывания у власти большевиков, чтобы понять: их воспринимали не как представителей власти, а как лакеев, шкодивших, пока хозяина нет дома. Естественно, ждали возвращения хозяина).

A обстановочка покоев, эти мягкие кресла, диваны и прочее, разве не говорят за то, что здешние обитатели давно уже забыли о мирской роскоши, которая так нравственно калечит людей. (С.К.: Сам архимандрит Нифонт в том же году писал: «Настоятельские и братские кельи находятся в порядке и снабжены достаточно вполне приличной мебелью»)

А физический труд, разве он забыт здесь? Среди обширного двора, густо заросшего травою, чуть заметны две грядки лука и картофеля. Разве это не труд 30 обитателей монастыря, разве нельзя забыться от мирских соблазнов в таком труде? (C.K.: Врёт большевик легко, не напрягаясь. Вся братия монастыря вместе с настоятелем и послушниками составляла тогда не 30, а 15 человек. И земельные угодья монастыря, как мы уже говорили, намного превышали размеры двух грядок. Вот только возделывали ли иноки землю или всё запустили? Вообще-то склонность к тунеядству замечалась за прилуцкими насельниками и раньше. Но они во всяком случае ухаживали за семью головами крупного рогатого скота, о чем «ревизор» не говорит ни слова).