Читаем Тихая сказка (СИ) полностью

Тор паркуется у подъездной дорожки просто потому, что прятаться нет никакого смысла. Локи в любом случае будет заходить через входную дверь. Да, он мог бы забраться и через окно, но если бы то было открыто. В связи с его несколько суточным отсутствием, это было маловероятно.

— Я могу пойти с тобой. — альфа вытаскивает ключ из замка зажигания, поворачивается к нему, смотрит. Локи кусает нижнюю губу и медленно, чуть смущенно тянется к нему. Хватается пальцами за толстовку, склоняется, тянет на себя.

Ему нужна поддержка. Всегда, но прямо сейчас все же немного больше. Какого бы язвительного засранца он из себя не строил, он все же омега и он все же мягкий/пушистый/трепетный. И он верит/хочет верить, что Тору удастся его приручить.

Локи касается губами губ, целует не жадно, но комкано. Волнуется. Альфа целует в ответ, но все же успокаивает и притормаживает. Обводит кончиком языка его нижнюю губу, проскальзывает глубже. Не из желания углубить поцелуй, но из желания забраться туда, под кожу.

Тор целует его долго, не торопит/не торопится, не отпихивает, выгоняя. Его рука опускается на бедро, другая уже на шее.

«Эй, я все еще здесь и буду здесь, когда ты вернешься. Просто сделай это. Когда-нибудь в любом случае пришлось бы.»

Он не говорит ни слова. Целует в уголок губ, а затем и в щеку. Целует с такой нежностью, будто они — пожилая женатая пара.

Это неожиданно дарит омеге успокоение и контроль. Он больше не разваливается, не плачет. Невесомо улыбнувшись, шепчет:

— Если я не выйду через пол часа, можешь брать штурмом…

— Для тебя все, что угодно, детка.

Тор кивает невероятно серьезно, и это отдается теплом где-то под ребрами. Больше так ни слова и не сказав, омега выходит. Ноги кажутся каменными или желейными, но все же он идет. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Пытается взрастить внутри себя стойкость, но получается со скрипом.

Дом привычный и родной, но неожиданно кажется, что он не был там с десяток лет. Сколько всего случилось… Первый этаж, второй, следом чердак, принадлежащий лишь ему. Все это знакомо до боли и до боли же угнетает.

Локи знает, что так нельзя и это неправильно, Локи знает, что как бы ему не хотелось ненавидеть их, они все же всегда будут его родителями, но тут ему причинили так много боли… Его пытались перекроить не раз, целую сотню. Из него пытались вырастить глупого, надменного «мокрозадика».

Одним из признаков взрослости, по словам папы, всегда являлось уважение. Исходя из этого, даже если кто-то причинит тебе смертельную боль, тебе придется и дальше улыбаться ему, разговаривать с ним, общаться с ним нормально. Тебе нужно будет комкать эту боль внутри себя, зарывать ее глубоко-глубоко, а затем выказывать уважение, чтобы казаться взрослым.

И это неправильно. Никогда не сможет стать правильным, если взрослость определяется такими мерками, а не тем фактом, что ты умеешь держать язык за зубами и ясно осознаешь, что грубить — не выход.

Локи подходит к порогу. Локи понимает, что вот в таком мире, здесь и сейчас, у него никогда не получится стать социальным, взрослым и настоящим омегой.

Все эти устои и догматы не верны для него. Они не верны ни для кого, но почему-то складывается ощущение, что лишь он видит их неправильность. Их исковерканность. Их отвратительность.

На самом деле он не умеет жить так. Он может нацепить маску, спрятаться за ней и молча задыхаться там же, но жить так… Это не жизнь. Уж лучше он будет сидеть дома. Уж лучше он вообще не будет жить.

Почему каждому так важно оскорбить и унизить его? Не только его, каждого, кто может случайно попасться под руку?..

И зачем все это раболепство? К чему оно, если можно просто…быть обычным?.. Разве смысл не в том, чтобы просто быть собой и наслаждаться жизнью?

Тогда в чем же смысл?!

Он замирает всего на миг и не стучит. Он нажимает на ручку, открывает дверь. Он понимает, что любит и папу, и отца, но он не сможет жить здесь, не сможет жить так! Он совсем не хочет умирать в двадцать с хвостом, закинувшись таблетками и оставляя пол десятка детей на чьих-то руках.

Потому что это не жизнь. Где возможность выбора? Где возможность саморазвития? Где возможность мечтать и желать?

Он был рожден, чтобы стать ходячим инкубатором, но он рос и заботился о себе не ради этого. Он знает, что может быть полезен. И он полезен. Он может доказать это.

Разувшись в прихожей, омега медленно ступает по выложенному ламинатом полу. Проходя мимо кухни видит сидящего за ноутбуком папу. Тот уже смотрит на него, тот слышал, как он вошел.

Он не бросается на него с объятьями, не кричит, что рад его возвращению. Его губы скорбно, в отвращении искривлены, а в глазах… Злоба. Ненависть. Этот взгляд смешивает его, Локи, с грязью.

— Папа, я вернулся. — он поворачивается всем корпусом и сглатывает. Это будет не просто, он понимает, но все же он собирается хотя бы объясниться перед тем, как уйти. — И я… Я разорвал брачный договор. — с каждым словом ему будто бы сложнее сделать вдох. С каждым мгновением его сердцу будто бы сложнее обозначить еще один удар. — Я… Я встретил своего истинного.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Музыка / Прочее / Документальное / Биографии и Мемуары