Тихая война

Я много спорил с ними, рассказывал им о том, как вел себя с эмигрантами, прибывшими в Австрию еще до начала контрреволюционного мятежа. Не раз обращал их внимание на то безразличие, которое проявлялось к ним самим на протяжении многих лет, напоминал об арестах их родных и близких на родине.

— Но что мы можем для них сделать? — однажды спросил меня кто-то из слушающих.

— А разве вы ничего не слышали об ИККА?

В период культа личности Ракоши существовало такое правило, по которому родственники, проживающие за границей, или друзья через ИККА — внешнеторговое предприятие — за иностранную валюту могли послать близким родственникам в качестве оказания помощи посылки с промышленными и продовольственными товарами. Оставшиеся на родине бывшие аристократы, крупные и мелкие капиталисты, а также другие господа — осколки старого режима — довольно часто получали из-за рубежа такие подачки, которые позволяли им жить лучше, чем жили среднеоплачиваемые трудящиеся. В своем разговоре и я упомянул об этом.

— Ну и шуточки у тебя! А что бы они с нами сделали, если бы мы начали получать посылки с Запада?

— Вы, видимо, не хотите понять, что помощь не оказывалась отнюдь не по нашей вине!

— Ты принимаешь это слишком близко к сердцу… Сам Бела Ковач не получал лекарств из-за границы, что при его-то высоком кровяном давлении…

— Почему это не получал? Получал два раза! — Вот тут-то я мог дать самый сокрушительный ответ. И я дал его: — От меня лично получал! Я посылал ему дефицитные лекарства!

На самом деле так оно и было. Капитан парохода, знакомый Ауреля Абрани, забрал у меня лекарство и доставил его куда надо. Сделал я это, так сказать, по дружбе и отнюдь не думая о том, что когда-нибудь упоминание об этом поднимет мой авторитет в глазах старых эмигрантов.

Мое заявление словно гром поразило присутствующих, пробив первую трещину в ореоле порядочности, который до этого окружал Белу Ковача и его коллег.

— Ты на них сердишься, если я не ошибаюсь, — заметил мне Шандор Киш.

— Именно ошибаешься! — бросил я. — Господа! Да откройте же вы наконец глаза! Тем более что эти люди вам больше не друзья. Они живут совершенно другой жизнью, они изменили гражданским идеалам. Ференца Надя оттеснили в угол, Кальмана Шалату выгнали из комитета, и все из-за того, что так захотели реакционеры Миклош Каллаи и граф Бела Хадик!

В ходе таких вот споров, затягивавшихся порой до поздней ночи, постепенно складывалось общественное мнение. Однако добиться от них принятия соответствующего решения я, как ни старался, не смог.

Делу помог случай.

— Завтра мы придем только вечером, — сказал однажды после полуночной беседы Шандор Киш.

Собственно говоря, мне нужен был отдых. Хорошо, что к тому времени я уже привык не спешить чем-нибудь интересоваться, понимая, что порой важное значение имеет даже самая незначительная мелочь.

— Семейные проблемы?

— В известной степени. Нужно достать кое-что из одежды для детишек. Заедем к Таубингеру.

— Я же тебе все достал, — обиженным тоном произнес я.

Янош Хорват поспешил на выручку Шандору.

— Именно поэтому, Миклош, — смиренно сказал он. — Не можем же мы то и дело обращаться к тебе.

— В конце концов «Венгерское бюро» принадлежит комитету, председателем которого является Бела Варга, наш хороший друг.

Я пытался отговорить их от такого намерения, которое оценивал как измену, но вдруг в голову мне пришла адская мысль.

— Как вам хочется, — пожал я плечами. — Тогда до вечера.

На следующее утро я первым делом позвонил в «Венгерское бюро», в котором работал один мой хороший знакомый.

— Могу я тебя попросить об одной любезности? — спросил я его по телефону. — Сегодня к вам придут Шандор Киш и Янош Хорват. Оба они мои коллеги. Для меня очень важно, чтобы они попали к самому Таубингеру и получили бы от него помощь. К тому же оба они друзья Ференца Надя.

Я был уверен, что человек, которого я просил об этом, не откажет мне и, руководствуясь самыми добрыми намерениями, передаст своему шефу все, что я ему говорил. Он не догадывался о том, что я хорошо знал: агент ЦРУ, легитимист по взглядам, Ласло Таубингер ненавидит меня, как ненавидит выступающих против династии Габсбургов Ференца Надя и всю прочую «деревенщину», как он в узком дружеском кругу называл нас. И следовательно, мое предложение должно повлиять на него, как на разъяренного быка красная тряпка.

Я не ошибся в своих расчетах. Шандор Киш и его друг пришли ко мне вечером в отвратительном настроении, обиженные и оскорбленные.

После долгих и страстных разговоров в тот же вечер родился новый декрет молодых эмигрантов-политиков: