Тихая война

«Как известно, на назначенную на 7 или 9 сентября 1957 года чрезвычайную сессию Генеральной Ассамблеи ООН будут приглашены для участия в разбирательстве венгерского вопроса члены специального комитета.

Согласно мнению большинства лиц, заинтересованных в решении венгерского вопроса, во время обсуждения его в Генеральной Ассамблее ООН наверняка имело бы большое значение, если бы специальному комитету были представлены лишь донесения, имеющие отношение к революционному периоду, дополненные донесениями, содержащими доказательства продолжающегося советского вмешательства за период с января по июль 1957 года…

…К настоящему письму прилагаю список вопросов, с помощью которого комитет мог бы воспользоваться доказательствами.

СПИСОК ВОПРОСОВ

1. Наличие советских войск в Венгрии начиная с 1 января 1957 года:

а) их состав;

б) наименование частей и место их расположения;

в) передвижение частей по территории Венгрии, а также ввод новых частей в Венгрию или их вывод из нее;

г) строительство бараков или строительство других объектов, сооружаемых с помощью советской техники;

д) расположение советских войск (казармы, аэродромы, железнодорожные станции и т. п.) на территории Венгрии, их охрана;

е) перемещения советских войск вдоль границ Венгрии (главным образом в Румынии)».

Летом 1957 года в Вене под знаком строжайшей секретности подготавливалась эмигрантская встреча в верхах.

Обо всем этом я сообщил в Центр по каналу, которым мне разрешалось пользоваться только в исключительных случаях. Из ответа Центра мне стало ясно, что моему донесению придается очень большое значение. Все свидетельствовало о том, что эти приготовления были тесно связаны с общим наступлением против нас, вернее говоря, с созывом чрезвычайной сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

«Любой ценой узнать как можно больше» — такое указание я получил из Центра.

Со времени вживания в обстановку это был первый случай, когда я особенно остро ощущал свою беспомощность. Я понимал, что судя по всему, мне не светит участвовать в этом совещании в верхах, а придется довольствоваться получением информации из вторых рук. Это отнюдь не означало, что я недооценивал ценности такой информации, так как очень часто было так, что именно она-то и наводила меня на верный след или привлекала мое внимание к самому важному.

Однако совещание в верхах в июле 1957 года обещало многое. Я инстинктивно чувствовал, что Вена превратится для меня в этакую страшную кухню ведьмы.

Вот когда я по-настоящему оценил занимаемую мною позицию в делах эмиграции. Не могло быть и речи о том, чтобы меня обошли стороной. Нельзя было не учитывать мой авторитет, завоеванный с таким трудом.

Первым со мной связался Кеваго и попросил встретиться с ним. Костюм, который он получил в качестве оказания помощи, сидел на нем безукоризненно, а признание его народной партией придавало ему уверенность даже тогда, когда он воспринимал оказанное ему гостеприимство в некоторой степени как своего рода заточение. С моей же помощью ему удалось выхлопотать небольшую пенсию, получая которую, он почувствовал себя полностью независимым.

Однако тот Кеваго, с которым я встретился в кафе «Кремшер», во многом отличался от того, которого я знал до сих нор.

Лицо у него было загорелым и, хотя оставалось худым, все же выглядело более округленным, чем раньше. Одет он был элегантно и со вкусом. Однако в глаза бросались не столько внешние изменения, происшедшие с ним, сколько то, как он держался. Он по-прежнему был уверен в себе, но теперь как бы чувствовал свое превосходство, не терпел никаких возражений и мнил себя личностью незаурядной.

— Я как следует проучил твоего друга! — Такими словами встретил он меня, когда я подошел к нему. — Ты опоздал!

Мысленно я решил не уступать ему и ответил не менее резким тоном: