Тихий солдат

Но нарыв, зревший в маленькой квартирке на Ветошном, вот-вот должен был прорваться. Маша и Марина Витальевна вообще перестали общаться. Только маленький Федя, щуря недобрые, взрослые глазки, время от времени подпускал мелкие шпильки. То скажет, что осеннее небо ярче ее физиономии, то отпустит какую-нибудь очень уж недетскую шутку об особенностях ее фигуры, то как-нибудь съязвит о ее скромной, непритязательной одежде. Марина Витальевна слышала это и криво усмехалась, даже не делая попыток остановить сына.

Один раз мальчишка больно ущипнул Машу за бок и расхохотался. Маша ударила его по руке и убежала к себе. Она плакала в комнате, с отчаянием думая, что не может теперь пожаловаться даже Павлу.

На службе ей рассказывали, что Кондукторова пользуется покровительством двух генералов, один из которых курирует их управление. Марина Витальевна была произведена в капитаны и назначена помощником начальника отдела, что было даже выше довольно скромной должности Кастальской.

Однажды Кондукторова пришла вечером домой чуть навеселе и без стука распахнула Машину дверь. Маша в этот момент, тоже только вернувшаяся, усталая, расстроенная всеми неприятностями, валившимися на нее и дома, и на службе, стояла у кровати в розовой комбинации и облачалась в домашний халатик. Она вздрогнула, заполошенно обернулась и прижала ненадетый еще халатик к груди. Марина Витальевна расслабленно, даже несколько вызывающе, прислонилась к дверной коробке и с надменной усмешкой рассматривала Машу.

– В чем дело? – вскрикнула Маша, еле сдерживая слезы.

– А дело в том, – медленно, смакуя каждое слово, промолвила Кондукторова, – что мы с Федей съезжаем. Нам квартиру дали на Малой Якиманке, трехкомнатную, с лоджией, с ванной. Лифт имеется, и даже свой телефон.

– Скатертью дорожка! – зло ответила Маша и быстро натянула на себя халатик.

Слезы высохли, в горле стало горько.

– Спасибо, соседка! – как будто пьяно кивнула Кондукторова, – А жировочку-то я на прощание выделила. Ты теперь тут не хозяйка. Еще кого-нибудь подселят. Так что, с Павлом Ивановичем вам опять придется любиться шепотом.

Она расхохоталась и, обернувшись, крикнула в сторону своей комнатки:

– Федюня! Слыхал, съезжаем мы! Чем ты теперь будешь забавляться, ума не приложу! Там-то, в отдельной квартире, шутов гороховых больше не будет!

Она хлопнула Машиной дверью так, что с полочки, нависавшей справа, упала на пол и раскрошилась в мелкую пыль тонкая статуэтка степного волка, доставшаяся ей от матери и отчима. Маша, наконец, все же расплакалась, опустилась на пол и стала собирать в дрожащую ладошку мелкие осколки глиняного зверя. Она подошла, всхипывая, к большому горшку с геранью на подоконнике, вынула из земли влажную палочку, которой обычно вскапывала землю, прежде чем полить ее, и стала медленно копать ямку. Потом Маша завернула осколочки волка в тряпочку и вдавила их в ямку. Она сделала аккуратный холмик и воткнула сверху спичку. Похороны волчонка и горькой памяти о жилице Кондукторовой с ее сынишкой Федюней на том и закончились.

А вечером неожиданно пришел Павел. Маша достала початую бутылку кагора, разлила по рюмкам вино и сказала с печальной улыбкой:

– Чтоб земля пухом была волчонку!

– Какому волчонку? – удивился Павел, вскинув на нее тревожные глаза.

– Не важно, какому! Земля пухом! – Маша наотмашь выпила свою рюмку, стремительно приблизила лицо к ничего не понимающему Павлу и звонко поцеловала его в губы.

Через неделю Марина Витальевна с сыном съехали, собрав все свои пожитки в четырех огромных чемоданах. Из кухни исчезли два старых медных чайничка, маминых еще, несколько чашек, блюдец и ложек с вилками. Унесли с собой и коврик от порога.

А спустя месяц к Кастальской забежала возбужденная Нюра Величко, единственная Машина приятельница в отделе, и, запинаясь, радостно зашептала прямо в ухо:

– Уходит наша Кондура!

– Кто? – Маша вскинула брови.

– Кто, кто! Кондукторова! Вот кто! Ее начальником отдела кадров Центрального военторга назначили. Вот попляшут там!

Величко засмеялась и убежала. Маша сидела за своим столом и улыбалась.

С облегчением вздохнул и Павел – закончились его постылые любовные галеры.

Как-то Маша прижалась ночью к Павлу и прошептала:

– Я всё знаю, Пашенька… Но ты не думай, любимый, я всё, всё понимаю… Пусть забудется, пусть пройдет…

Маша тихо заплакала. Павел горячо, порывисто обнял ее, прижал голову к своей груди. Она постепенно затихла и уснула. Павел смотрел в потолок, боясь пошевелится, ругал себя последними словами, даже шептал что-то, уснул лишь под утро, дав себе слово всей дальнейшей жизнью, рядом с Машей, искупить свою вину до самого донышка.