Тихий солдат

– Была девушкой, да на справки разменяли! – рассмеялись тем же скрипучим металлическим голосом женщина и уже повелительно, строго, крикнула скукоженной толпе – Следующий!

…Павел, покачивая чемоданчиком, вошел в квадратный мешок добротного кирпичного дома в Рабочем поселке и покосился на троих промокших насквозь бродяг, жавшихся под дырявым козырьком черного хода винного магазина. Уже стемнело, окна светились яркими прямоугольниками, храня за собой надежное, но чужое для них тепло квартир.

– Ищешь кого, земляк? – выкрикнул один из бродяг, небритый, кособокий старик в грязной телогрейке с торчащей на локтях серой ватой, – А то поможем… Может и ты нам чем подмогнешь? А? Дай, браток, десять копеечек инвалиду войны, геройскому освободителю Праги. На винцо не хватает. Мерзнем тут, как собаки!

Павел оглянулся, сунул руку в карман и, не считая, выгреб серебренную и медную мелочь. Он протянул ее старику. Тот живо выскочил из-под козырька и, громко сопя, сгреб всю мелочь в ладонь. Одна упрямая копеечка вырвалась и звонко покатилась в лужу. Другой, помоложе, кинулся за ней, грохнувшись почти на четвереньки.

– Ну, старый раззява! Деньгами ссорит! Не вырастут!

Молодой ловко сковырнул копейку грязным ногтем и крепко зажал ее в кулаке.

Павел поднял голову и посмотрел на окна.

– Тут женщина одна живет… Мария Ильинична…Кастальская. Подъезд, какой не знаете, а то вон таблички над парадными побиты…, номеров не вижу?

– А как же! – вскрикнул старый бродяга, – Мы с ейным супругом первыми корешами были! Этот…, как его…Володька…Подкопаев. Инвалид, хромой. Тоже геройский мужик был! Главный сказочник Страны Лимонии! Ха-ха!

Павел внимательно посмотрел на криво ухмыляющегося старика.

– Умер, что ли?

– Вот, как ты, стоял, стоял…, потом в подъезд вошел и помер.

– И что же, она теперь одна?

– Кто? – глаза старика блеснули каким-то бессмысленным огоньком, будто он уже об этом и не думал.

– Да Кастальская же!

Двое других бродяг, молодой и еще один, самый мелкий из них, подкрались к старику, ловко вывернули его худой, костистый кулачок и с силой выскребли оттуда мелочь.

– Вы чего, шакалы! – плюясь, крикнул старик.

Его прореженный рот с немногими желтыми зубами исказился хищным оскалом.

– Да, ладно, Михалыч, не бухти! – нетерпеливо заворчал молодой бродяга, – Ты товарищу втолкуй, как положено, насчет гражданочки Кастальской, а мы покамест посчитаем башли… Было сорок пять копеек и вот эти еще…

Они деловито склонились над ладонью молодого бродяжки и увлеченно зашептались, пересчитывая копейки. Самый мелкий имел и самый жалкий вид: весь будто ссохся, втянул маленькую плешивую головку в острые плечи, а между ног зажал рваную шапку-треух.

– Ты это…, не знаю, как звать-величать, – отвернулся вроде бы от товарищей старик, все же продолжая на всякий случай косить недоверчивым глазом в их сторону, – Ходил тут к ней Сазан…, старший участковый Сазонцев, значит. Хотя он мужик женатый, и сын у него…

– Причем здесь сын?

– Как причем! Сазанов сукин сын ейную законную площадь и занял… Папаня помог. Женится, вроде, гаденыш! Может, нальют по случаю свадьбы-то…

– Так где сейчас Кастальская? – раздраженно оборвал его Павел.

– Где, где! В Караганде! – рассердился на окрик Павла старик, – нетути ее! На вахте она, в сельхозакадемии имени академика Тимирязева. В общаге. Работает тама.

– Как найти эту общагу? – Старик попытался уйти, но Павел схватил его за отворот рваной телогрейки и чуть приподнял.

– Чего хватаешь! – старик вырвался, грубо отбив его руку, – Не родной, кажись! Дал копейку, а обнимается как на рупь!

Павел бросил чемоданчик к ногам и быстро вытащил из кармана кошелек – черный потертый кожаный мешочек с металлическими шариками сверху, захватывающими друг друга. Он выдернул оттуда скомканный рубль и приподнял его над головой.

– Скажешь, дам!

Глаза старика сверкнули алчным огнем.

– Я скажу! – оттолкнул старика тот, у которого поначалу была зажата между ног шапка-треух.

Он уже беспокойно тискал ее в руках.

– Я тама в сторожах раньше работал…, на автобазе…, рядом, – он явно торопился, чтобы Павел не передумал.

Его темные, чуть раскосые глаза не отлипали от мокнувшего в руке Павла рубля. Лицо его было морщинистым, старым, но в то же время без возраста, пропитым и нервным. Ему можно было дать и сорок пять, и пятьдесят пять, и даже много больше. А можно было подумать, что еще и сорока нет – просто поизносился, опустился до самой крайности жалкого человеческого существа, потерял всё – от имени до возраста и, наверное, даже пола, потому что глаза у него были бабьи, просящие, слезливые.

– Ну! – Павел склонился над ним и опустил рубль ниже.

– Аллея там …как ее…эта…Лиственничная… Вроде…улица такая… Ты это…от Савеловского вокзала до Петровско-Разумовской платформы…на электричке. Выйдешь с нее и в сторону моста, потом сразу бери направо, к аллее, значит. Четвертое здание от моста, трехэтажное, серое, углом стоит. Оно последнее по счету. А за ним уж наша автобаза…, грузовик там еще на углу стоит уж лет пять…, гнилой. Там она…, твоя Марья Ильинична, точно! Богом клянусь! Ну, дай рубь-то! Обещал же!