Тихий страж. Бабушкина шкатулка

Два глаза, иск между итоги, под ним рот, две руки, две ноги – делают ли одного человека похожим на другого? Может быть, одинаковые инициалы усиливают сходство? Или то, что оба человека живут в одном и том же городе? Локтева звали Николаем Ивановичем, а фамилия Николая Семеновича была Ландышев; оба жили в Петрограде, – первый был высоким молодым человеком, из, так называемых, «красивых мужчин», второго по фигуре, особенно, со спины, можно было принять за четырнадцатилетнего подростка, так он был мал и тонок; лицо у него было кругленькое, нос защипкой, рыжие усы торчали стрелками, и вообще нельзя его было назвать красивым. Ландышев был робок, чувствителен и влюбчив; Локтев же отличался самонадеянностью, бессердечием и некоторою грубостью. И, тем не менее, Николая Ивановича было трудно отличит от Николая Семеновича, так одинаково они мыслили, говорили и поступали, эти два, стол не похожие с виду и по характеру, человека. Дело в том, что будучи со школьной скамьи товарищем Локтева, Николай Семенович привык относиться с обожанием к красивому и удачливому Николаю Ивановичу и перенимать все его взгляды и привычки, думая, что они к нему будут так же блистательно подходить, как к предмету его поклонения. Сначала это выражалось, что Коноша (это – Ландышев) учил те уроки, которые учил Коля (Локтев), и пренебрегал теми, которыми тот пренебрегал, увлекался теми же видами спорта и носил ботинки с высочайшими каблуками, наружными и внутренними, чтобы хоть на полвершка догнать б росте свой идеал. Любил те же лакомства, так же причесывался, так же подергивал правым плечом и хоть и не ухаживал за теми же барышнями, за которыми ухаживал Коля, но выбирал их близких подруг, чем-нибудь похожих на «Локтевскую», а, главное, в манере, методе ухаживанья слепо следовал своему образцу. Как это ни странно, Локтев, видевший всё это, не находил удивительным такое подражание и даже как будто не замечал его. Положим, Николай Иванович был, действительно, замечательно удачливый молодой человек: всё ему удавалось, все его любили, со всеми он был в отличных отношениях, – так что невольно являлось желание быть похожим на него. Может быть, только Ландышев ошибался, приписывая удачи Локтева; каким-то его качествам и манере думать и держаться, а не простой удачливости, приобрести которую довольно трудно. Но, главным образом, Кокоша удивлялся и завидовал Колиному уменью вести романы, быстро их развивать и находчиво вовремя прекращать. В своих собственных он всегда как-то застревал, и постоянно признания, которые он делал своему другу, были, вместе с тем, и уроками трудного и высокого искусства.

II.

У обоих друзей возлюбленные носили имя Марии: Марья Петровна Вихорева – у Коли, и Марья Львовна Слатина – у Кокоши. Может быть, не будь Слатина Марьей, и не будь Локтев влюблен в Марью Петровну, Ландышеву и в голову не пришло бы обратит внимание на скромную с виду блондинку, жену какого-то банковского чиновника. Обе дамы были замужними, что, конечно, усиливало комильфотность и романичность романов с ними. С барышней же какой роман, и чем он может кончиться? В лучшем случае, если барышня порядочная, то законным браком, а непорядочная девушка – это что-то до такой степени неестественное и чудовищное, что сразу весь романтизм пропадает. Роман с дамой, нисколько не вредя её репутации, имеет в себе настоящую романическую прелесть. Оба романа были в самом начале, особенно, у Кокоши, но и у Коли ничего решительно еще не происходило, по крайней мере, судя по рассказам, в которых едва ли он что-нибудь утаивал от своего друга. Но сегодня, по-видимому, что-то случилось, судя по тому, как быстро вошел Локтев в небольшую комнату Ландышева, не снимая пальто, сейчас же сел на кушетку и, не здороваясь, смотрел на хозяина, улыбаясь и хлопая снятой (такой разглаженной, что трудно было ее принять за надеванную) перчаткой по коленке. Николай Семенович тоже молчал и пристально смотрел на гостя, словно изучая, как ведут себя настоящие молодые люди в решительные и счастливые дни. – и почему-то ему казалось, что весь шик и очарованье Локтева (вот в данную минуту) заключается в новенькой перчатке и в том, как он хлопает себя ею по полосатым коленкам. Наконец, Коля возгласил:

– Можешь меня поздравить!

Кокоша издал неопределенный и радостный звук.

– Мари – моя! – продолжал Коля, снимая перчатку и с левой руки.

– Сегодня… Это было головокружительно.

Николай Семенович ухватился за край стола, чтобы не упасть, до такой степени на него нахлынула радость, гордость, зависть, сознание собственного ничтожества, твердая решимость быть, как Коля («будем, как солнце») и разные другие бурные и противоречивые чувства.

Коля уже снял пальто, не переставая улыбаться, оказался в визитке и синем галстуке и, пересев ближе к хозяину, начал сомнабулически: