Тихий тиран

«…Сегодня была у Портнова. Хворает около трех недель. Злая гипертоническая болезнь. Меня уже не удивляет, что сосудистые нарушения все чаще поражают молодых. Такое впечатление, что ученые всего мира и сами толком не могут определить причины бурного прогрессирования стенокардии и инфаркта. Радиация? Последствия войны? Или — питание? Опять эмпирика. А больным от этого не легче. Теперь очередь Портнова. Неужели я ничего не смогу для него сделать? Человеку — тридцать. Он моложе меня на целых 10 лет. Это ужасно — приходить в дом, где на тебя смотрят почти как на бога, и чувствовать, что ты ничего не можешь…»

«…Отказалась дать Щегловой заключение, что ее мужу рекомендуется консультация в Москве. Три недели назад выписался из хирургической клиники. Универсальное метастазирование рака. Прогноз безнадежный. Посоветовали лечить дома. А чем? Симптоматическими средствами? Наркотиками? Вечером позвонила Валерию, рассказала… Он убежден, что я поступила не гуманно: подумаешь, справка. Написала бы — и дело с концом. Я возразила, что человек приедет с этой справкой в одну из московских клиник. Антигуманно занимать койку неизлечимым больным, лишая места человека, которому еще можно помочь  к л и н и ч е с к и… Кажется, мой гуманист не на шутку рассердился. Он сказал, что рассуждаю, как дилетант, потому что медицина во все времена была наукой далеко не точной, и не исключено, что моему больному могут помочь в столице. Я ему так и не доказала, что в медицине чудес не бывает, а мой пациент — человек обреченный. Впрочем, кто же прав? И вообще, зачем я звоню этому стареющему мотоциклисту? Надо взять себя в руки — пора, давно пора!»

«…Ну и ну. Мне казалось, что эта больная кротка, как голубка. Застала ее дома за стиркой. Спрашиваю, почему сама не пришла на прием в поликлинику, тем более что идти-то всего один квартал? Она стрельнула в меня своими черными глазищами и прошипела: «Врачам зарплату платят, чтобы они обслуживали трудящихся…» Я промолчала. Стоит ли ей объяснять, что вечерами, когда возвращаюсь домой, ноги гудят так, что даже в уши отдает?»

Ксения Андреевна перелистала дневник до конца. Тетрадь была почти исписана. Чистыми оставались лишь несколько страничек.

Она взяла ручку и все-таки написала о Фомине: