Тихий тиран

О чем говорили две незнакомые раньше женщины, ни Фатеев, ни Колодников не знали. Мария Михайловна просто не пустила их в комнату. Разговаривала с ней одна. Потом вышла, довольная, в коридор и сказала:

— Ирина Львовна согласна. Она ляжет на операцию через три дня. Вы к ней сейчас не ходите. Я немного побуду здесь. Убраться в квартире нужно, кое-что постирать ребятишкам…

Они вышли на улицу. Было пасмурно и неприкаянно: грязный снег, глухие заборы новостроек, голые неряшливые ветки кустов в скверике…

— Послушайте, Павел Афанасьевич, — сказал Фатеев, — а как вы отнесетесь к предложению распить бутылку саперави?

— Это идея! — оживился Павел.

— Знаете ли, очень люблю это вино. Вот говорят, что прекрасные вина — твиши, тетра и тому подобное. А я, знаете ли, очень люблю саперави. Поедем ко мне? У меня есть непочатая…

— С удовольствием! — согласился Колодников.

Он заметил, что Фатеев обратился к нему на «вы». Это было непривычно и приятно, хотя ничего, казалось бы, особенного.

— А ведь люди, в сущности, добры? А? — сказал Фатеев.

— Само собой, — довольно несуразно поддакнул Колодников.

— Значит, погрузиться в мир страдающего?.. А вы молодец, Павел Афанасьевич! Завтра же пойдем снова к вашей Нине. Она у нас еще будет смеяться!

Павел Колодников, уставший после операции мужчины, пострадавшего в автомобильной катастрофе, захотел выпить чашку горячего и непременно крепкого чая.

Зевая, Колодников шел по ночному, тускло освещенному коридору, стараясь не замечать посапывающих во сне медсестер, которым, конечно, спать сейчас не полагалось. Да попробуй не усни, когда организм требует!..

Он открыл дверь в буфетную и, к своему удивлению, увидел там санитарку Глафиру Степановну.

— Добрый вечер! — приветливо поздоровался Павел Афанасьевич.

— Ишь, заработался! — ответила санитарка. — Какой же, милок, вечер, когда ночи четвертый час?

— Спать, тетя Глаша, хочется, — сконфузился Колодников, — все у меня по этой причине перепуталось в голове.

— А ты и поспи, сынок. Глядишь, часок и урвешь… Что ж тут поделаешь, коли работа у тебя такая…

— А у вас? — улыбнулся Колодников.

— Ты меня-то в пример не бери, Павел Афанасич. Я привычная, да у меня еще и бессонница.

Павел Афанасьевич пододвинул стул, сел.

— А как это вы у нас в отделении оказались? — спросил он. — Может, вас, как и меня, в мужское перевели?

— Чего придумал! — ухмыльнулась санитарка. — Это куда ж я от своих бабонек денусь? Газовая конфорка у нас безобразничала… Ну, я и позвонила своей подружке… — Ее голос убаюкивал, и Павел Афанасьевич, чувствуя, что вот-вот уронит голову и заснет, подумал вдруг: «Ее, наверное, потому и любят больные, что она для них вместо снотворного…»

— А она и говорит: приходи, подружка, к нам, чайком побалуемся, домашним печеньем угощу. Уж больно мягонькие коржики печет, как раз для моих зубов. А сама вот ушла, как в воду канула… Павел Афанасич, да ты, наверное, чайку хочешь?

— По правде сказать, да, — стряхивая с себя сон, сказал Колодников.

— Может, кофейку тебе? — спросила Глафира Степановна. — Ты не стесняйся. Я свой принесла. Мне соседка банку растворимого подарила… Она в магазине продуктовом работает, ну, я и взяла, раз дают, сама-то не пью, а сюда принесла, может, кому из больных…

— Нет, спасибо, лучше чаю покрепче. Можно?

— А чего ж нельзя, — удивилась Глафира Степановна, насыпая в большую чашку три ложечки с верхом. — У тебя сердце-то хорошее? Не много ль тебе? — Она залила чай кипятком, и чаинки мгновенно ринулись вверх, постепенно разбухая и опять погружаясь на дно.

— Сердце хорошее, — ответил Колодников.

— Ну, тогда «чифири», сахар клади, не стесняйся, это не тутошний, из дома принесла. Домашний-то слаще!..

Размешав сахар, Колодников с наслаждением, маленькими глоточками стал отхлебывать дымящийся чай.

— А хочешь сальца? — вдруг спросила Глафира Степановна. Она подошла к холодильнику, взяла из него тарелку, на которой лежал большой кусок бело-розового сала.

— Покупное? — для приличия спросил Колодников, отрезая тонкий ломтик и кладя его на хлеб.

— Сестра прислала из деревни. — Глафира Степановна вздохнула. — Тяжелая бабья доля в деревне. Что верно, то верно, много нынче машин в деревне, грех неправду говорить, а только все равно бабе там ох как тяжело.

Она помолчала, поправила на голове косынку, скрестила руки на груди, задумалась, потом добавила:

— А сестру-то мою еще и радикулит согнул…

— В больницу обращалась? — спросил Колодников.

— Где там! — отмахнулась Глафира Степановна. — Все некогда.

— Да-а… — протянул Колодников, — радикулит — коварная штука.

— Уж куда, — согласилась Глафира Степановна. — Я так думаю, что у городских этот радикулит от сидячей жизни, движутся мало. А у деревенских, так это наоборот, от перетружения — руками-то помахай, ногами-то подвигай, шутка, что ли? Вот кости и ломаются нервенно. Машину и ту в ремонт шлют, всякие там железки меняют, а тут человек, где уж ему выдержать — то жара, то мороз, то слякоть да склизь…

Она лукаво взглянула на Павла Афанасьевича: