Тихий тиран

— Нужно, — упрямо сказала Тамара. — Знаете, Елена, жил на свете один талантливый врач и делал поразительно смелые операции. По справедливости, он должен был стать профессором, а умер рядовым хирургом. И после него не осталось никаких работ, если не считать двух-трех статей, в которых он обобщил опыт других. А его опыт ушел вместе с ним… Знаете, почему он не стал кандидатом или доктором наук?

— Он умер молодым?

— Да. Тридцати восьми лет… Ему было некогда получать звания и степени. Он спасал людей. Он каждый день кого-нибудь спасал. Понимаете?

— И вы убеждены, что он никогда не получил бы степень?

— Почти уверена.

— Вы меня считаете бездарностью?

— Это слишком сложный вопрос, чтобы ответить на него однозначно. — Тамара не лукавила. Она говорила искренне, потому что и в самом деле невероятно сложно выносить окончательный приговор.

— Допустим, что я бездарность, нахально рвущаяся в науку, — нервно перебила Елена. — Тогда тем более глупо!..

— Что?

— Я говорю о вашем знакомом… Не две ли мы стороны одной медали? Я бездарность, написавшая убогую диссертацию, а он талантливый человек, предпочитающий ее не писать. Выходит, наука теряет и от него и от меня в равной мере?

В этом была своя логика.

— Вы спросите, почему я рвалась в кандидаты наук? — продолжала Елена. — Я вам отвечу. Потому что я хотела по-настоящему заняться наукой. Без степени это сделать гораздо труднее. Да, я честолюбива. А что в этом плохого?

— Елена, — тихо сказала Тамара, — в моих глазах вы уже утвердились. Во время реанимации Манукянца. Вы врач. А это самое главное…

И вдруг Елена заплакала. А Тамара смотрела на нее и молчала. Елена вытерла слезы, встала, беспомощно улыбнулась:

— Ну вот, совсем ни к чему уж это… Извините. Я пойду, Тамара Савельевна. До свидания.

— Я рада нашему разговору.

— Что ж…

Богоявленский был человеком слова. Поэтому на следующий день с утра, придя из гостиницы в дом Елены, засел за ее диссертацию. Вышел к обеду. Пожевал губами, потянул носом:

— Неужели щи?

— Щи, Геночка, — радостно подтвердила мать Лены.

— Со сметаной? — оживился академик. — И с ржаным хлебом?.. Тогда давай! — И потер руки.

— Что, дядя Гена? — Елена пристально смотрела на него.

— Все складненько, Ленка. Прямо завидки брали, когда читал, — усмехнулся старик, — лучше бы понескладней.

— Плохо? — почему-то шепотом спросила она.

— На два с плюсом, — он тоже перешел на шепот, — не лезь ты в эту историю. Ты резать-то научилась? Ну и режь себе на здоровье. И давай считать, что я его не читал, твой талмуд, а то мне отзыв придется писать. Тогда тебе — хоть в петлю, поняла?.. Ох и злой я бываю!

Помолчал и спросил, старательно вытирая пальцы салфеткой:

— У тебя сколько статей-то?

— Восемь… Можно иметь и еще меньше.

— Можно? — визгливо закричал Богоявленский. — Можно вообще не иметь степени, а создать Останкинскую телебашню! Как Никитин! Главное, что за этим «можно» скрыто, детка!..

— А чего ты на меня кричишь? — спросила Елена.

— Верно, — согласился старик. — День субботний, а я кричу. Старый хрыч я стал, беда… У тебя когда защита?

— Скоро.

— Не в понедельник?

— Нет.

— Вот и хорошо, — обрадовался дядя. — Тогда и отказаться еще не поздно. Придумай чего-нибудь. Соври. Врать умеешь?

— Умею. — Она рассмеялась. — Спасибо тебе, дядя Гена… Я уже отказалась от защиты.

— Врешь?

— Нет, — покачала она головой. — Правда. Только об этом пока никто не знает.

— Ты всегда хитрой была. — Он положил руку ей на голову, взглянул пристально. — Ну а если по-настоящему задумаешь, напиши. Не торопись, не торопись, детка, бумага от тебя не уйдет. Погоди… Может, тебе денег не хватает, а?

— Зачем же так?.. — обиделась Елена.

— Ну, пошутил, пошутил. Я же тебе говорю, что старым хрычом стал…

Побрившись, Слава вымыл лицо холодной водой, растер докрасна полотенцем и вышел из ванной. Мать с кем-то разговаривала по телефону. Слава хотел уже войти в свою комнату, но слова матери заставили его остановиться и прислушаться.

— Нет, зачем же, милочка. Он уехал к своему старому другу академику Богоявленскому из Москвы… В гостинице он остановился.

Мать помолчала: на другом конце провода ее о чем-то расспрашивали; затем с важным видом сказала:

— Пожалуйста, передайте, что профессор встретится с академиком, все обговорят они там, а потом он вернется на работу… Пожалуйста, пожалуйста, дорогая…

После резкой отповеди, которую Слава получил от Крупиной, он как-то сник. Он все чаще ловил себя на мысли, что ведет себя по отношению к отцу и в самом деле не так, как надо. Он стал тайком наблюдать за отцом и пришел к выводу, что тот плохо выглядит: на лице появилась какая-то отечность, он сутулился, резче обозначились залысины. Однажды отец и сын столкнулись нос к носу в дверях: Слава входил, а Сергей Сергеевич выходил из квартиры. Они взглянули друг на друга, и Слава неожиданно понял, что очень похож на отца — тот же крупный череп, высокий лоб, глубокие глазные впадины, прямой нос, слегка задирающийся кверху, резко очерченные губы.

Это открытие ошеломило, ибо Слава считал, что он не похож ни на отца, ни на мать. Ему с детства внушили, что он копия деда.