Тихо шепчет сад заброшенный

Стоит верба, стесняясь наготы,

Приопустив ресниц пушистых почки,

От клена закрываясь за кусты,

Спеша зеленые свои одеть листочки.

Хорошо сказал, эротика прям какая-то.

– Чугун, ты стихи любишь?

– Нет, прозу больше.

Чугун у нас начитанный, уже успел «Войну и мир» прочитать. Голова. Удивительное сочетание двух стихий. По жизни хулиган, каких свет не видел, а в душе лирик. Я так эту «Войну…» за всю жизнь не прочитаю, а он возьми да проглоти. Гены.

– Чугун, а кем были твои предки?

– Не знаю точно, батя говорит, до революции они очень богато жили.

– Так ты, стало быть, буржуй?

– Ну, стало быть, да. А ты никому не скажешь?

– Да ладно, обломись, за это сейчас не преследуют.

– Да я прикалываюсь. А твои, Хан? У тебя же на лбу крупными буквами «интеллигент» написано.

– По матушке, родоки говорят, репрессированные были, а в те времена, сам понимаешь, простых не трогали. А по отцу, бабка рассказывала, как они свои пароходы имели. Прикинь, целый пароход! Во, блин, житуха была. Париж, Брюссель.

– Ты хоть знаешь, где этот Брюссель?

В географии Чугуну не было равных, и я быстренько съехал с темы.

Слушай, погнали, а то опять заморочки начнутся.

Ворвались в школу с теплым весенним ветром.

– Фу, накурились. Сережка, я все отцу расскажу.

– Ну теть Оль, я же не в затяжку.

– Будет тебе – не в затяжку!

Она еще что-то кричала вслед, но для меня это было уже не важно.

– Здравствуйте, садитесь, – произнес дежурную фразу Фаза, и, гремя стульями, класс уселся в предвкушении каждый своего.

Фаза – это наш Евгений Анатольевич, замечательный, всегда чуточку сдержанный, говорил тихо и нараспев. Никогда не обращал внимание на выходки задних парт. Мог только остановиться и после некоторой паузы выдать свое завсегдашнее:

– Я подожду, продолжайте.

И этого почему-то всегда хватало. Когда он вел урок, даже я, несчастный холерик, который не мог просидеть и пяти минут спокойно, почему-то брал себя в руки и всецело отдавался чарующим тайнам физики. Наверное, поэтому сейчас с гордостью Наполеона меняю лампочки и ремонтирую розетки, что приводит в дикий восторг мою Женьку. При этом она всегда говорит:

– Вот знала, за кого замуж иду, а у Таньки Андрей… Я, как кот, свожу ресницы и с удовольствием слушаю, что у Таньки Андрей…

Роковая пауза в купаже с легкой дрожью и беспощадное:

– Божков к доске.

Бражко как-то неестественно весь сжался и....

– Евгений Анатолич, а я не готов.

– Встань для начала, бери учебник и выходи к доске.

И я сразу догадался, что будет шоу, в котором Бражко в качестве факира преподаст нам урок знания прикладной физики.

– Открывай учебник, – произнес Евгений Анатольевич с тоном тренера по боксу. Мол, ты же можешь, ты же должен.

Бражко с неуверенностью бегемота, пытающегося преодолеть препятствие, открыл учебник.

– Ну… пиши формулу, – предложил Фаза.

Бражко понял, в чем дело, быстро накатал формулу.

– Ну… Рассказывай, мы тебя внимательно слушаем.

Брага расплылся в улыбке, и.... Его поперло. Да, он был виртуоз. Никто не понимал физику так, как понимал ее он.

А за распахнутым окном плела холсты весна, до одури пахло свежим ветром, солнце, казалось, хохотало от удовольствия – делать удовольствие всем, кто попадал под его теплые ласковые лучи. Небо было такое голубое, такое высокое. А жизнь была такая бесконечно длинная, беззаботная, что хотелось пить это небо, играть этими облаками и радоваться, радоваться, радоваться!

– Садись, Божков, четыре.

– Как, Евгений Анатольевич! Он же не готов, сам сказал.

Ну зануда, вечно ей больше всех надо. Это наша отличница Наташа Петрова. Зубрилка несчастная. Сама в физике дуб дубаря, и туда же.

– Слышь Зубра, ты бы постеснялась гения касаться своей мерзкой предвзятостью. А то ведь ненароком можно заработать ненависть и проклятия потомков.

– А что я? Он же сам сказал, что не готов.

– Так, заканчиваем, Астраханцев. А перед Вами готов объясниться. Вы материал зубрите и учите, а Божков думает и анализирует. Вот и вся разница, если Вам это что-нибудь даст.

Звенит звонок, и мы еще на один час ближе к вечеру. Ох, вечер, вечер…

– Ты идешь курить?

– Не, пацаны, я крайне занят.

– Ну-ну, – масляно промямлил Жора – это Калек, мой лучший друг, братела!

– Ну ты Штирлиц… Гостайны не выдавай, история не прощает ошибок, даже я будучи в чине генерала КГБ не смогу тебе помочь.

– Ладно, генерал вали к своей Людочке.

В раздевалке , в самом углу, было тихо и пахло сыростью. Я пробрался в самый конец и стал ждать. Стук по кафелю босоножек вызвал мелкую дрожь во всем теле. Она… Людка подходила, срываясь на бег, делая последние шаги. Кинулась на шею. Я обнял ее за талию и начал целовать, рука медленно поползла к груди. Она вырвалась и с волнением в голосе, задыхаясь:

– Дурак, ты что, не здесь.

Я, еле сдерживая волнение, трясущимся голосом:

– А что здесь такого?

– Да ничего, школа – вот чего, еще маме настучат, она меня убьет. И так уже пилит – не связывайся ты с этим бандитом… Опять курил?

– Люд, ну прекращай хоть ты. Учителя лечат, папик лечит, еще ты…