– Что? – от нехорошего предчувствия в животе проснулся страх и принялся скрести своими лапками, пытаясь выбраться наружу.
Рустам закатал рукав.
– Вот, – он показал ей левую руку.
Выше запястья тянулись бледные следы давно зарубцевавшихся шрамов.
– И вот – он расстегнул ворот и провел пальцем по шее, будто показывая то, как надлежит перерезать себе горло, но на самом деле демонстрируя длинный след, оставленный удавкой. – Я обнаружил их совершенно случайно. И как не напрягал свою память, я ничего не мог вспомнить о том, когда и как их получил. Лишь после долгой и напряженной мозговой деятельности я вытащил из головы какие-то обрывки.
Полицейский покрутил пальцем, так словно наматывал на него результаты этой самой мозговой деятельности. Его жестикуляция была гораздо живее и насыщеннее чем в прошлые их встречи. Присутствовала даже некоторая лихорадочность в движениях.
– Они походили на стершиеся воспоминания сумбурного сна – бессмысленные и фрагментированные. Это меня н… н… насторожило, – возбуждение вызвало у него даже легкое заикание. – Только добравшись сюда и поняв, что нет никакой эвакуации. Все это бутафория. Я смог сложить фрагменты стёршихся воспоминаний и ужаснулся.
Он опять протянул руку, вывернув запястья и тыча пальцем в толстый бледный шрам поперек предплечья.
– Я делал это сам. И уже не один раз.
– Мне жаль, – Катя не знала, что ответить на это. Сначала ей захотелось как можно быстрее избавиться от общества Рустама. Было видно, что полицейский сошел с ума или находится на грани помешательства. Она подозревала, что никто (даже он сам) не мог бы сказать, что придет ему в голову в следующий момент. Поэтому все, что пришло ей на ум – банальное «
– Но зачем? – добавила она, подумав, что необходимо поддержать разговор и выразить свою заинтересованность.
– Мы все, кто остался в этом городе, мы все – мертвы. Я понял, что мы проживаем один и тот же день на протяжении вечности. Когда вода сметает тут все, все начинается сначала. Мы забываем, что было, и опять безуспешно боремся, сами не знаем с чем, и пытаемся вырваться из замкнутого круга. Воспоминания пережитого дня остаются, такими как у меня смутными обрывками, неясными ощущениями. И шрамами, которые, впрочем, тоже со временем рассасываются.
Его слова звучали все тише, казалось силы оставляли его с каждым словом. Паузы между ними увеличивались.
– Я больше часа пытался покончить с собой. Так же как делал уже не раз до этого. Все безуспешно. У меня ничего не вышло. Все раны тут же затягиваются. Петля на шее, выстрел из табельного. Ничего не помогает. Мы должны дожить этот день до конца, дойти до какого-то финала.
Между ними повисла неловкая тишина. Рустам погрузился в свои мысли. Его взгляд уперся в одну точку, губы шевелились. Он продолжал вести диалог, но уже с видимым только ему собеседником. Катя стояла в нерешительности. Она не могла просто развернуться и уйти, но и находиться рядом с ним ей было тяжело.
И страшно.
Она лихорадочно пыталась подобрать слова, чтобы завершить разговор так, чтобы еще больше не ранить человека, одной ногой уже ступившего за край.
– Вам не повезло, – Катя, наконец, решилась заговорить снова.
Рустам посмотрел на нее. Лихорадочный блеск в его взгляде потускнел, он выглядел почти нормально, и она торопливо продолжила.
– Надеюсь, у вас все будет хорошо. Приятно было поболтать, но мне надо идти. Я хочу найти сына.
Катя сделала неуверенный шаг назад.
– Погоди, – Рустам положил перед ней толстую амбарную книгу. – Он действительно был здесь. Я нашел запись о нем в местном журнале регистрации.
На пожелтевших разлинованных страницах велся учет палат и содержавшихся в них пациентов.
– Вот он, – полицейский ткнул пальцем с обкусанным ногтем в середину листа, и она прочла.
– Максим Нилов. Двести сорок один, – просчитала она вслух. – Двести сорок первая палата?
– Именно. Не хочешь спросить, почему я его искал?
– Нет, – ответила она честно. – Все что я хочу, – как можно скорее найти его.