Тильда

…и при слове «грядущее» из русского языка
Выбегают черные мыши и всей оравой
Отгрызают от лакомого куска
Памяти, что твой сыр дырявой,
После стольких лет уже безразлично, что
Или кто стоит у окна за шторой.
И в мозгу раздается не земное «до»,
Но ее шуршание, жизнь, которой,
Как дареной вещи, не смотрят в пасть,
Обнажает зубы при каждой встрече,
От всего человека вам остается часть
Речи, часть речи вообще, часть речи.

И. Бродский

Журнал «Русский пионер», март 2016

Чип безумия

Ну наконец-то мы дошли до сути.

Безумие! Вот он – мой самый сладкий и сочный диагноз! Точный и пригвождающий к земле гвоздиком за шкирку, во мне чип безумия.

Весной и осенью он активируется, сам по себе, я не понимаю, как это происходит, просто вдруг чувствую, что мне по-олный трындец. Крыша съезжает к полу, и потолок валится на голову, я закрываюсь в своей берлоге, и только наша Маша имеет разрешение режимно открывать дверь и бросать в дверной проем моей солнечной системы дюжину батареек АА, дюжину банок пива и чертову дюжину сигарет, я так сильно люблю тебя… До сих пор… После всех этих сраных лет люблю тебя так же сильно… Когда ты умирала, я плакал, а ты смотрела на меня осуждая… Траншеи тех слез окаменели на моих щеках, превратившись в морщины.

Вот он я – безумный старикан, я ненавижу отвисшие коленки своих мятых штанов и запах изо рта. Свой, черт возьми, свой собственный запах изо рта. И знаете, пожалуй, только его невозможно проебать. Любовь, здоровье, горизонт, талант, деньги, мечты, музыку, детей – все можно проебать, кроме запаха изо рта. Это пиздец. Он отвратителен, но ты его почему-то любила, помнишь Будапешт? Ратушу, где ты разбила прозу Генри и, написав на стене «Fuck u Henry Miller», сказала мне, что любишь мои стихи, мои сраные стихи, и я гений, и поцеловала меня, мы подрались той ночью, после ратуши, сначала я выпил пять литров пива, потом был Чивас, и мы трахались в сортире бара под канонаду желающих отлить, а потом я докопался до твоей юбки, типа короткая, а ты – точно-точно-точно-точно – ты – шлю-ю-ю-ю-юха!!!! Ты врезала мне по роже, я моментально ответил, и твои каблуки спиралью взмыли к стойке бара, я разбил тебе губу, и щека повисла флюсом.

Что такое стыд? Что такое мужчина, ударивший женщину? Насмерть любимую.

Мне было похуй, я находил волну, в ней плавал Брамс, я нырял в его голову и забывал о ратуше, о том, как полз за тобой до отеля и умолял простить, и ты простила, но рано – мы любили друг друга в обочине дороги, не сумев дождаться постельной койки в конуре отеля.

Я жил по-разному, я не всегда пил. Не всегда дрался, бывало, годами не трахался, бывало, годами не пил. Бывало, не пил вообще и ходил драться в ринг, бывало, жил в «Ритце» месяцами и обедал у Юнга, столовался у Карла Юнга и, надкусывая кончик сигары, находил жизнь великолепной. Девочки стоили годовую аренду гаража, в котором стоял «кадиллак» 73-го, и печатная машинка валялась в чемодане между облаками презервативов, которые неуклонно, но без спешки, таяли.

Потом умер отец, и я стал маленьким мальчиком, ждущим наказания за выбитое стекло и получившим вместо него анонимное вечное прощение. Я ненавижу анонимное, я ненавижу, когда шлют открытки-шаблоны. Я ненавижу цветы по доставке, какой смысл в цветах от тебя, когда их приносит чужой человек??

После смерти отца я стал бояться холода, попадая в Исландию, я постоянно думал: если мне сейчас та-ак холодно, каково тогда отцу лежать под землей?

Впрочем, отец умел терпеть.

Потом появилась ты. И я окончательно сошел с ума. Ты появилась в марте, и был снег, и черные петли шоссе, и твои губы, и в ту ночь я понял, что меня ждет.

Безумие! Страх потерять тебя! Страх увидеть тебя под другим! Страх от мысли, от одной только мысли, что ты ходишь по Нью-Йорку, и улицы целуют подошвы твоих туфель-кроссовок-ботинок-ступней, и тебе жарко, и ему жарко, и ты оставляешь следы, и я сдох, я сдох той весной, меня буквально парализовало, я сидел с тобой в музеях, в ресторанах, на лавочках в парке и постоянно крепко сжимал твою руку, я ходил за тобой в женский туалет и томился под дверью, обливаемый, как говном, презрением дам, снующих по вонючему периметру стен сортира, зверь, ждущий во мне, зверь, во мне живущий, зверь страждущий, зверь, жаждущий любви, понял – он ее нашел.

Ты тоже была разная, нежная, заботливая, но чаще всего невыносимая. Ты ревновала меня ко всему живому и предметам, я ненавижу лимон с тех пор, как ты выковыривала его из моих коренных, заподозрив записку от студентки.