Тильда

Я читал в Бостоне, университет принимал восторженно, и после были вопросы, и много записок, одну из них я поднял и зачем-то сунул в карман. Ты следила за мной весь вечер, в финале мы хорошо набрались, ты села мне на колени прямо в ресторане, где ужинала наша компания, мы пили коньяк и закусывали цитрусом.

– Милый, открой рот, – сладко сказала ты.

– Зачем? – не понял я.

– Открой рот, – повторила ты, и я увидел, как оцепенели твои щеки.

– Нахуя? – Я тоже отвердел, компания стихла.

– Кобель сраный, открой свое хайло, блядь, живо, блядь-блядь-блядь, ненавижу, сука, тебя, падла, сраный кобелина, ненавижу!!

– Ты охуела! – заорал я. – Ты че делаешь, а?????

И внезапно для самого себя я открыл рот.

Ты деловито засунула в него свои намазанные пурпуром ногти и стала выковыривать шкурку лимона.

Я люблю тебя, а ты мертва,

Нет, не так! Мало того, что ты мертва!!

Ты больше не девочка, не женщина, ты не имя. Не движение, не прилагательное. Не температура, не кусочек воды или разговора.

Ты мертвое тело, холодное пустое инерционное содержимое.

И я все это понимаю.

Но я безумен, вселенски безумен, во мне чип.

Не вытаскивайте.

Оставьте, он мой.

На нем написано: «Чарльз Буковски, я люблю тебя, твоя девочка, лучшая женщина в городе».

И больше ни черта не надо.

Журнал «Русский пионер», апрель 2016

Ключ

Ну конечно же, солнце. И конечно же, море, с лазурным цветом которого тебя познакомили, когда тебе было двадцать два года. Сергей был на одинадцать лет старше и на пару жизней опытней. Так что знакомство с лазурью произошло основательное: сверху, стоя, на боку, в сортирах ресторанов, оголтелый второпях минет, и, конечно, он любил подтягивать тебя за бедра и, шлепая по татуированному треугольнику, преображаться в этакого итальянского мастифа. После соития, которое вы вербализовали не иначе как «пойдем приляжем», он, опрокидывая в себя каплю вискаря, шел в душ, а ты оставалась в постели и жеманно поигрывала пальцами там, где Сергей только что был, но так ничего и не оставил: ни спермы, ни оргазма.

Потом вы выходили в вечерний город, и совершался невинный 20–30-тысячный шопинг.

Сергей был щедр и незаметно для себя расточителен.

Крутое было время…

И вот ты идешь по набережной. И волшебная пляжная холщовая сумка. На ней не оставляющий сомнений якорь с не оставляющими сомнений вензелями. Такие же вензеля на твоих эспадрильях и внутреннем воротнике воздушной блузы.

Все это уже после Сергея. И дешевле. Но сейчас цена не главное: ты идешь на рыбалку. А среди рыбаков чем проще с виду, тем безопасней. Самое главное в твоей схеме – располагать. Расположить к себе – приманка, не оставляющая шансов для простаков, простофиль, альфонсов, недотеп и недалеких, которых вокруг тебя пруд пруди.

На этот раз твоя цель – ключ. В твоей коллекции миллионы ключей. Но сегодня ты идешь за главным. И сорвись он с крючка, не войди в дверную скважину – грош цена твоей коллекции. Карета превратится в тыкву, а гора раритетных, редких, исторически-загадочных грушеподобных изделий превратится в гору ржавого беспонтового металлолома.

Ну конечно же, море. И конечно же, солнце. Конечно же, «скузи аморе мио», и пармская с ломтиком мелона, и дуэт томатов с оливковым маслом на кончике столового ножа. Нож блестит. Лезвие отливает влажно-серым, и, заказывая фокаччу, ты не отказываешь себе в кусочке. Остальное уходит туда, откуда пришло, только чуть левее – в очко довильского помойного ведра.

И конечно же, ты очень, ну очень, ну невероятно волнуешься.

Надо словить. Проиграть сегодня нельзя.

И аппетит пропал. Увы. Американо с теплым молочком, пожалуйста.

Тебе невероятно нравится твое лицо. И руки. И шея. И животик. И реснички над огромными карими глазами. Ты так изысканна. Так женственна. Так ароматна. Так сексуальна. Тебе идет все: платья в пол и намек на юбку, искусно надорванные на коленках джинсы «дисквайер» и пиджаки «шанель», и каблуки, и кроссовки, и балетки, и кеды, и туфельки, и гавайяс, и сапоги от валентино, и еще ты обворожительна босиком на барной стойке с бокалом белого, которое остается нетронутым весь вечер: потеря рассудка – дорогое удовольствие. Даже роскошь. Как вдруг купить коня, забыв про стойло.

В общем, ты – красавица. Невероятная красавица. Великолепный английский хвалит каждый, кому ты говоришь «хельлоу», и это далеко не предел: итальянский, латынь, румынский, иврит, хинди – такая же, как ты, сумасшедше-изысканная лингвовзвесь…

Стоп. Пока писал все это – весь извелся. Надо перекурить это дело. Шутка ли – откапывать прошлое. Жестокий досуг, надо сказать. Как балабановский «Груз 200». Мертвое смердит, но, даже смердя, не теряет свой ностальгический убойный шарм.

Пока писал, проголодался. Указательным пальцем левой руки тюкаю, набирая текст, правой рукой жру картошку. Запиваю пивом. Вкусно.

Чуть не сгорела колбаса на плите – так увлекся. Набираю текст очень медленно. Мой старенький айбиэм прощелкивает согласные Б, Р, Т и Х. Приходится дописывать вручную. Так что прошу извинить за жирные пятна: вписываю рукой, которой ужинаю.