Тилль

Было поздно. Время понесло их, как стремнина. На другом берегу реки стало подниматься одно облачко за другим, дюжины белых переливчатых облачков. Это наши пушки, подумал толстый граф, вот она, артиллерия императора, но не успел он додумать эту мысль, как оттуда, где стояли мушкетеры, тоже начали подниматься облачка, совсем уж крошечные, но зато неисчислимое множество, в первое мгновение четкие, отдельные, но почти сразу слившиеся в единую тучу, а потом накатился и грохот, и толстый граф услыхал звуки тех выстрелов, чей дым он только что видел, а потом вражеские всадники, все еще направлявшиеся к реке, проделали удивительный фокус. В их рядах вдруг возникли просеки: сперва одна, потом другая совсем рядом, потом еще одна на некотором отдалении.

И пока он напрягал глаза, пытаясь понять, что произошло, его ушей достиг звук, подобного которому он никогда не слышал, — режущий небо визг. Франц Керрнбауэр бросился с коня и покатился по траве; изумленный толстый граф подумал, не стоит ли и ему поступить так же, но падать было высоко, а земля была усыпана острыми камнями. Пока он размышлял, с коня перед ним спрыгнул и Карл фон Додер — но почему-то не в одну сторону, а сразу в две, как будто бы не мог решить и выбрал из двух возможностей обе.

Сперва толстый граф решил, что ему это мерещится, но потом увидел, что Карл фон Додер действительно приземлился сразу в двух местах: часть справа, часть слева от лошади; и та часть, что справа, еще двигалась. Толстым графом овладело небывалое омерзение, а тут еще и пришел на ум гусь, которого несколько дней тому назад застрелил Франц Керрнбауэр; толстый граф вспомнил, как взорвалась гусиная голова, и понял, что так испугался тогда потому, что случившееся раньше вопреки течению времени отразило случившееся позже. Вопрос, не спрыгнуть ли и ему с лошади, решился сам собой: ни с того ни с сего лошадь его легла, а когда он ударился боком о землю, то заметил, что снова пошел дождь, только необычный; земля разлеталась в стороны, но не от воды — по ней бил какой-то невидимый молотильный цеп. Он увидел, как ползет по траве Франц Керрнбауэр, увидел лошадиное копыто без лошади, увидел, как Конрад Пурнер скачет вниз по склону, увидел, что дым окутал и ряды солдат императора на той стороне реки: только что их еще было отлично видно, а теперь — раз — и исчезли, только в одном месте ветер разорвал пелену дыма и показал ему скрючившихся пикинеров, и в это мгновение все они одновременно встали и, подняв пики, отпрянули назад, все вместе, как один человек, и как это им только удавалось двигаться так слаженно? Очевидно, они отступали при виде конницы, которую все же не остановило падение моста. Конница переходила реку вброд, и казалось, что вода кипит; кони становились на дыбы, всадники падали, но другие всадники добирались до берега, река окрасилась багрянцем, и отступающие пикинеры исчезли в дыму.

Толстый граф огляделся. Трава вокруг не колыхалась. Он поднялся. Ноги слушались, вот только правой руки он не чувствовал. Поднеся ее к глазам, он увидел, что на ней не хватает пальца. Он пересчитал. И правда, четыре пальца, что-то здесь не то, должно же быть пять, а было четыре. Он сплюнул кровью. Надо в лес. В лесу безопасно, только в лесу…

Перед ним стали проступать и складываться в формы цветные поверхности; толстый граф понял, что, верно, он терял сознание, а теперь приходит в себя, и тут его охватило неведомо откуда выплывшее болезненное воспоминание. Он вспомнил девушку, которую любил в девятнадцать лет; она тогда смеялась над ним, и вот появилась снова, и то, что они никогда не будут вместе, наполнило каждую прожилку в нем глубокой грустью. Над собой он увидел небо, далекое, все в рваных облачках. Кто-то нагнулся над ним. Человек был незнакомый, нет, знакомый, да, теперь он узнал его.

— Поднимайся!

Толстый граф моргнул.

Уленшпигель размахнулся и дал ему пощечину.

Толстый граф поднялся. Щека болела. Рука болела еще больше, особенно тот палец, которого не было. Неподалеку лежало то, что осталось от Карла фон Додера, рядом две лошади, чуть поодаль мертвый Конрад Пурнер. Над долиной висел туман, в нем содрогались молнии. Конница продолжала подтягиваться, вот в ней опять возникла и исчезла просека, это, верно, работала двенадцатифунтовая пушка. У реки толпились всадники, мешали друг другу, хлестали коней, те с брызгами погружались в воду, люди кричали — толстый граф только видел, как двигаются их рты, слышно ничего не было. Река переполнялась людьми и лошадьми, постепенно они выбирались на берег и исчезали в дыму.

Уленшпигель двинулся к лесу, толстый граф последовал за ним. Оставалось всего несколько шагов. Уленшпигель побежал. Толстый граф побежал следом.

Рядом с ним взлетели вверх комья травы. Снова он услышал тот страшный визг, режущий небо над ним, режущий воздух рядом с ним — что-то ударилось о землю и с ревом покатилось к реке. Как жить, когда воздух наполнен металлом, подумал он, как это выдержать? В это мгновение Уленшпигель раскинул руки и лицом вниз бросился на поляну.