Тилль

Над ними высились деревья. Толстый граф видел, что его лошадь не хочет идти в лес, но он крепче сжал поводья, погладил ее по влажным ноздрям, и она послушалась. Скоро подлесок стал так густ, что драгунам пришлось расчищать дорогу саблями.

Они снова прислушались. Раздавался неясный гул: что это, откуда? Постепенно толстый граф осознал, что то было множество голосов, разговоры и пение, и выкрики бесчисленных глоток. Он почувствовал страх своей лошади, погладил ее гриву, она фыркнула.

Он забыл, сколько времени они шли лесом, и написал, что шли два часа. «Голоса затихли за нами, — писал он, — и нас объяла шумная тишь лесного покоя. Кричали птицы, ломались сучья, ветер шептал в кронах».

— Надо на восток, — сказал Карл фон Додер, — в Аугсбург.

— Настоятель говорил, что в города не пускают, — сказал толстый граф.

— Но мы посланники императора, — сказал Карл фон Додер.

Тут толстый граф сообразил, что у него с собой не было никаких бумаг в доказательство этого: ни письма, ни охранной грамоты, ни свидетельства. Ему не пришло в голову попросить, а в администрации Хофбурга, очевидно, никто не счел себя ответственным за эту задачу.

— А где восток? — спросил Франц Керрнбауэр.

Штефан Пурнер показал куда-то рукой.

—. Это юг, — сказал его брат.

— Экие болваны, — весело сказал Уленшпигель. — Ничего-то вы не соображаете, гномы паршивые! Мы на западе, значит, восток везде.

Франц Керрнбауэр замахнулся, но Уленшпигель с неожиданной резвостью пригнулся и прыгнул за дерево. Драгун кинулся за ним, но он проскользнул как тень за одним стволом, потом за другим, и исчез. Слышно было только его хихиканье.

— Не поймаешь, я лес знаю. Я еще мальчиком обратился в лесного духа.

— В лесного духа?

— Белого лесного духа, — Уленшпигель, смеясь, вышел из кустов. — Я служил Великому Дьяволу.

Они устроили привал. Припасы почти кончились. Лошади обгрызали стволы деревьев. По кругу пустили бутыль со слабым пивом, все сделали по глотку. До толстого графа бутыль дошла уже пустой.

Усталые, они побрели дальше. Лес поредел, деревья стояли уже не так близко друг к другу, подлесок был не так густ, уже не нужно было прорубать дорогу для лошадей. Толстый граф заметил, что больше не слышит птиц: ни воробья, ни дрозда, ни вороны. Они снова сели на коней и выехали из леса.

— Боже, — сказал Карл фон Додер.

— Господь Всеблагой, — сказал Штефан Пурнер.

— Дева Мария, — сказал Франц Керрнбауэр.

Когда толстый граф спустя пятьдесят лет попытался описать увиденное, он понял, что ему это не под силу. Не под силу как писателю, и еще более не под силу как человеку — даже после стольких лет он был не в состоянии облечь увиденное в слова, которые что-нибудь бы значили. Конечно, он, тем не менее, что-то написал. Это был один из важнейших моментов в его жизни; то, что он стал свидетелем последнего сражения Тридцатилетней войны, преследовало его всю дальнейшую жизнь. «Господин обергофмейстер видел битву при Цусмарсхаузене», — говорили всякий раз, когда представляли его кому-то, а он с привычной скромностью отвечал: «Не стоит, об этом не расскажешь».

Это звучало как дежурная фраза, но было чистой правдой. Рассказать об этом не получалось. У него, по крайней мере. Уже выезжая из расположенного на холме леса и глядя вниз — на простирающееся до горизонта войско императора в долине за рекой, на укрепленные пушечные позиции, окопавшихся мушкетеров и роты пикинеров, чьи пики и сами были подобны лесу, — уже тогда он почувствовал, что все это не вписывается в реальность. Бесчисленное множество людей, выстроившихся вместе стройными рядами, словно потянуло его вперед своей тяжестью, трудно стало держать равновесие. Толстому графу пришлось ухватиться за гриву лошади, чтобы не соскользнуть с седла.

Он не сразу понял, что внизу не только войско императора. Справа был крутой обрыв, под ним широкая дорога, по которой молча и без музыки, так что слышно было цоканье копыт, ряд за рядом тянулись к единственному узкому мосту объединенные войска французской и шведской корон.

И тут случилось, что этот самый мост, только что так безусловно существовавший, превратился в облачко. Толстый граф чуть было не рассмеялся при виде такого трюка. Поднялся светлый дымок, моста больше не было, и только теперь, когда дымок уже развеяло ветром, до них долетел грохот. «Красиво, — подумал толстый граф и устыдился собственной мысли, и тут же снова подумал, будто из упрямства, — нет, и вправду же красиво».

— Прочь отсюда! — закричал Карл фон Додер.