Тилль

Король не знал, как быть. Следовало бы ударить нахала, но он плохо себя чувствовал, кашель все не проходил — и потом, что, если тот вздумает дать сдачи? Солдаты ведь подчинялись Генеральным штатам, а не ему… Но, с другой стороны, не мог же он допустить, чтобы его оскорбляли, не будучи его шутами.

А потом их глазам с вершины холма открылся лагерь, и король вмиг забыл о своем возмущении, а солдаты — о том, чтобы над ним насмехаться. Лагерь простирался внизу, как зыбкий белый город: город, чьи дома колыхались и подрагивали на ветру, покачивались и трепетали. Не сразу можно было понять, что город состоит из палаток.

Чем ближе, тем сильнее запах бил в ноздри. От него кололо в глазах и жгло в груди, а если держать перед лицом платок, то он пробирался и через платок. Король зажмурился, его мутило. Он попытался дышать мельче, но от запаха было не спастись, и его замутило еще сильнее. Он заметил, что и графу Худеницу было нехорошо, и даже солдаты прижимали ладони к лицу. Повар был бледен как смерть. Шут и тот выглядел не так задиристо, как раньше.

Земля была разрыта, лошади проваливались, будто пробирались через болото. Нечистоты темно-коричневыми кучами громоздились вдоль дороги, и король пытался внушить себе, что это не то, что он думает, но знал, именно это оно и было — кал сотен тысяч людей.

Но зловоние шло не только от него. Пахло ранами и язвами, пахло потом и всеми болезнями, которые только знало человечество. Король моргнул. Ему показалось, что он видит запах — ядовитое желтое сгущение воздуха.

— Куда?

Дюжина кирасиров преградила им проход: высокие, спокойные солдаты в шлемах и броне, какой король не видел с тех самых дней в Праге. Король посмотрел на графа Худеница. Граф Худениц посмотрел на солдат. Солдаты посмотрели на короля. Кто-то должен был заговорить, должен был объявить о его прибытии.

— Его величество король Богемии, его светлость курфюрст пфальцский, — произнес король после долгой паузы сам, — направляется к вашему повелителю.

— Где его величество король Богемии? — спросил один из кирасиров. Он говорил на саксонском диалекте, и король вспомнил, что на шведской стороне воевало мало шведов — да и в датском войске почти не было датчан, и в Праге у ворот в свое время стояла только пара сотен чехов.

— Здесь, — сказал король.

Кирасир поглядел на него с ухмылкой.

— Это я. Его величество — это я.

Другие кирасиры тоже ухмылялись.

— Что вас забавляет? — спросил король. — Мы располагаем охранной грамотой, приглашением короля Швеции. Немедленно ведите меня к нему.

— Ладно, ладно, — сказал кирасир.

— Я не потерплю неуважения, — сказал кораль.

— Ну-ну, не волнуйся, — сказал кирасир, — пойдем, величество.

И он повел их через внешние круги лагеря во внутренние; с каждым шагом зловоние, казалось бы, уже предельно отвратительное, делалось еще тошнотворнее. Они добрались до фургонов обоза: оглобли торчали вверх, больные лошади валялись на земле, дети играли в грязи, женщины кормили грудью младенцев и стирали одежду в лоханях с коричневой водой. Среди них были и продажные девки, и жены наемных солдат. У кого была семья, тот брал ее с собой на войну, куда бы ей иначе деться?

Тут король увидел страшное. Сперва он глядел и не понимал, картина не поддавалась пониманию, но, если не отводить взгляда, увиденное складывалось в понятое. Он быстро отвернулся. Граф Худениц рядом с ним застонал.

Это были мертвые дети. Вряд ли кто-то был старше пяти, большинство младше года. Они лежали бледной кучей с пятнами светлых, карих и рыжих волос, а если присмотреться, у некоторых были открыты глаза; детей было сорок или больше, и воздух был темен от мух. Когда они проехали мимо, король почувствовал желание обернуться, он ни за что не хотел снова увидеть это и в то же время хотел; он удержался и не обернулся.

Они добрались до глубины лагеря, до солдат. Всюду стояли палатки, мужчины сидели у огня, жарили мясо, играли в карты, спали на полу, пили. Здесь все было почти обыкновенно, если бы не больные: больные в грязи, больные в сене, больные на фургонах — не только раненые, а люди с язвами по всеми телу, люди с бубонами на лице, люди со слезящимися глазами и слюнявыми ртами; многие лежали, неподвижно свернувшись, и неясно было, они уже умерли или еще только умирали.

Вонь стала совершенно невыносима. Король и его сопровождающие давно уже не отнимали рук от лица, они пытались не дышать, а когда вдохнуть все же становилось необходимо, хватали ртом воздух перед самыми ладонями. Короля снова мутило, он сдерживался изо всех сил, но становилось только хуже, и тогда он свесился с лошади вбок, и его вырвало. Тут же это случилось и с графом Худеницем, и с поваром, и с одним из голландских солдат.

— Все? — спросил кирасир.

— К королю обращаются «ваше величество», — сказал шут.

— Ваше величество, — сказал кирасир.

— Он все, — ответил шут.