Тилль

Где-то должен быть колокольчик. Если в него позвонить, кто-нибудь придет, так положено, всю жизнь так было. Но где он, этот колокольчик?

Возможно, скоро все переменится. Если Густав Адольф и Фридрих — тот, за кого она чуть было не вышла, и тот, за кого вышла на самом деле — договорятся между собой, то снова будут торжества в Праге, и они вернутся в высокий замок в конце зимы, когда снова начнется война. Так было каждый год: когда падал снег, война прерывалась, а когда возвращались птицы и распускались цветы и таял лед на ручьях, то возвращалась и война.

Кто-то стоял перед ней в комнате.

Это было странно: во-первых, она не звонила, а во-вторых, она никогда раньше не видела этого человека. На мгновение она даже подумала, не надо ли его опасаться. Подосланные убийцы хитры, они могли пробраться куда угодно. Но этот человек не выглядел пугающе: он поклонился, как положено, а когда заговорил, то сказал совсем не то, что следовало бы ожидать от убийцы.

— Мадам, осла увели.

— Какого осла? И кто Он?

— Кто осел?

— Нет, кто Он. Кто Он? — Она показала на него, но этот остолоп ее не понял. — Кто ты?

Он пустился в объяснения. Ей трудно было уследить за его словами, ее немецкий все еще был не очень хорош, а его наречие особенно грубо. Но постепенно она поняла, что он пытается ей объяснить: он отвечает за конюшни; шут, вернувшись, сразу забрал осла. Осла, и Неле тоже забрал. Так они и отбыли втроем.

— Только осла? Другие животные еще на месте?

Он ответил, она не поняла, он ответил снова, и тут оказалось, что других животных не было. Конюшня была пуста. Поэтому ведь, объяснил человек, он и пришел, ему нужна другая работа.

— Но почему шут вернулся? Что с его величеством? Его величество тоже вернулся?

— Вернулся только шут, — объяснил человек, которого ввиду пустой конюшни уже нельзя было назвать конюхом, — вернулся и сразу снова отбыл, только забрал жену и осла и оставил письмо.

— Письмо? Давай его сюда!

Человек запустил руку в правый карман, потом в левый, почесался, снова пошарил в правом кармане, достал сложенный лист бумаги.

— Жаль, что шут забрал осла, — сказал он. — Необычайно умное было животное, шут не имел права его забирать. Я попытался было помешать, но он сыграл со мной отвратительную шутку. Постыдную шутку, не хочу об этом говорить.

Лиз развернула письмо. Оно был измято и испачкано, черные буквы расплывались. Но почерк она узнала с первого взгляда.

На мгновение, когда она уже охватила письмо взглядом и частью сознания, но еще не всем сознанием целиком, ей захотелось разорвать его и забыть, что когда-то держала его в руках. Но это, разумеется, было невозможно. Она собрала все силы, стиснула кулаки и стала читать.

II

Густав Адольф не имел права заставлять его ждать. Не только потому, что это нарушало все приличия. Нет, он буквально не имел такого права. Нельзя решать по своему усмотрению, как вести себя с другими персонами королевского звания, на этот счет имелись строгие правила. Корона Святого Вацлава была старше шведской короны, Богемия была старше и богаче Швеции, а значит, повелитель Богемии превосходил рангом шведского короля — и это не говоря о том, что как курфюрст он был равен королю, на этот счет пфальцские придворные юристы в свое время составили грамоту, это было доказано. Да, он находился под опалой, но ведь это была опала императора, которому шведский король объявил войну, а кроме того, Протестантская уния не признавала отозванное курфюршество; таким образом, шведский король обязан был вести себя с ним как с курфюрстом, что означало как минимум равное положение, а по древности рода пфальцская династия далеко превосходила династию Ваза. Как на дело ни взгляни, Густаву Адольфу никак не подобало заставлять его ждать.

У короля болела голова. Ему было трудно дышать. Он не был готов к запаху лагеря. Он понимал, что, когда тысячи и тысячи солдат с обозами разбивают бивак, чистоты ожидать не приходится; он помнил запах собственных войск, которыми командовал в Праге, пока они не исчезли, не испарились, не скрылись под землей, — но там все же не пахло так, как здесь, такого он себе не представлял. Когда они приближались, он почувствовал запах до того, как увидел лагерь, — над опустевшим ландшафтом веяло чем-то резким и едким.

— Ну и вонь, — сказал король.

— Просто ужас, — отозвался шут. — Ужас, ужас, ужас. Пора бы тебе помыться, Зимний король.

Повар и четверо солдат, которых с неохотой, но выделили все же Генеральные штаты Голландии для защиты, захохотали, и король на мгновение усомнился, дозволительно ли такое поведение, но именно для этого короли ведь и держали шутов, так уж было положено. Весь мир выказывал тебе почтение, и только шут мог говорить что угодно.

— Королю пора бы помыться, — повторил повар.

— Ноги помыть! — подхватил один из солдат.

Король взглянул на графа Худеница в соседнем седле, и так как лицо графа оставалось недвижимым, то и сам он мог сделать вид, что ничего не слышал.

— И за ушами, — добавил другой солдат, и снова захохотали все, кроме графа и шута.