Тилль

— Тогда у него рот шевелится, и он надо мной насмехается. Голос у него тихий, он же маленький, но я все понимаю. «Эх ты, швед тупоумный, — вот как он говорит, — шведская ты задница, готская ты скотина». Говорит, будто я читать не умею. А я умею! Хочешь, покажу? Да я на трех языках читаю! Я гада одолею. Я ему уши оторву. Пальцы отрежу. Сожгу.

— Война началась в Праге, — сказал король. — Только если мы возьмем Прагу…

— Не возьмем, — сказал Густав Адольф. — Решено, не обсуждается.

Он опустился на стул, отпил из бокала и посмотрел на короля влажными, блестящими глазами.

— А вот Пфальц — да.

— Что Пфальц?

— Пфальц надо тебе вернуть.

Королю понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что он только что услышал.

— Милый брат, вы поможете мне возвратить мои наследные земли?

— Мне испанцы в Пфальце ни к чему, с какой они там стати торчат. Или Валленштейн их отзовет, или всех поубиваю. Нечего им воображать. Пусть себе строятся в свои непобедимые каре, не такие уж они и непобедимые, вот что я тебе скажу. Я их одолею.

— Дорогой брат мой!

Король взял Густава Адольфа за руку. Тот поднялся и сжал пальцы короля так, что тот чуть не вскрикнул, опустил ему руку на плечо, притянул к себе. Они обнялись и стояли, обнявшись. Стояли так долго, что порыв чувств короля успел улетучиться. Наконец Густав Адольф отпустил его и принялся мерить шагами шатер.

— Как только снег сойдет, атакуем со стороны Баварии и в то же время с севера, возьмем их в клещи и сожмем. Потом двинемся к Гейдельбергу да и выкурим их. Если дело хорошо пойдет, даже большая битва не понадобится; одним натиском возьмем Курпфальц, и я дам тебе его в лен, а император пускай себе локти грызет.

— В лен?

— Конечно, а то как же?

— Вы желаете дать мне Пфальц в лен? Мои собственные наследные земли?

— Ну.

— Это невозможно.

— Еще как возможно.

— Пфальц не ваш.

— Как завоюю, так и будет мой.

— Я полагал, вы воюете за Господа Бога, за веру!

— Да я тебе сейчас врежу за такое! Конечно, за них, а то как же, крыса ты, песчинка ты, форелька! Но и свою долю я не упущу. Если я тебе просто так отдам Пфальц, что мне тогда с этого будет?

— Вы хотите денег?

— И денег тоже.

— Я дам вам поддержку Англии.

— Из-за жены твоей, что ли? До сих пор толку от нее не видно было. Плевать они на тебя хотели. Ты меня за дурака держишь? Думаешь, я поверю, что ты свистнешь, и англичане примчатся?

— Если ко мне вернется Курпфальц, то я снова возглавлю протестантскую фракцию империи, и они послушаются меня.

— Черта лысого ты возглавишь.

— Да как вы…

— Молчи и слушай, бедняга. Ты взял и все поставил на кон — это хорошо, это мне нравится. Играл и проиграл, и заодно начал эту лихую войну. Всякое бывает. Некоторые рискуют и выигрывают. Я, например. Маленькая страна, маленькая армия, в империи протестантское дело вроде проиграно. Кто советовал мне поставить все на одну карту, собрать войско и двинуться в германские земли? Да никто! «Не делай этого, не надо, у тебя нет шансов», — все так говорили, а я сделал и победил, скоро буду в Вене и оторву уши Валленштейну. И император станет передо мной на колени, и я скажу: «Хочешь оставаться императором? Тогда делай, что Густав Адольф прикажет!» А могло бы все кончиться иначе. Мог бы я сейчас в гробу лежать. Мог бы плыть в лодчонке какой-нибудь к дому по Балтийскому морю, грести и плакать. И настоящий мужчина, будь он хоть сто раз силен, умен и бесстрашен, все равно может проиграть. А случается, что и такой, как ты, выигрывает. Всякое бывает. Я рискнул и выиграл, ты рискнул и проиграл, что ж тебе после было делать? Разве что повеситься, но это дело на любителя, да и грех это. Вот ты и живешь дальше. А раз так, надо же тебе чем-то заниматься. Вот ты и пишешь письма, и просишь, и требуешь, и приезжаешь на аудиенции, и говоришь, и торгуешься, будто ты кто-то, а ты уже никто! Никогда Англия не пришлет тебе войск. Никогда уния тебе не поможет. Братья по империи бросили тебя на произвол судьбы. Вернуть тебе Пфальц может только один человек, и это я. А от меня ты его получишь в лен. Если встанешь передо мной на колени и поклянешься мне в повиновении как своему сюзерену; Что скажешь, Фридрих? Что решишь?

Густав Адольф скрестил руки и посмотрел королю в лицо. Его взъерошенная борода дрожала, грудь поднималась и опускалась; король слышал его дыхание.

— Мне нужно время на размышление, — с трудом проговорил король.

Густав Адольф рассмеялся.

— Не ожидаете же вы…

Король прокашлялся — он не знал, как продолжить фразу, потер лоб, заклиная себя не терять снова сознание, только не сейчас, ни в коем случае не сейчас, и начал сначала:

— Не ожидаете же вы, что я приму подобное решение, не…

— Вот именно, что ожидаю. Когда я созвал своих генералов и приказал атаковать, и будь что будет, ты думаешь, я перед этим долго размышлял? Думаешь, с женой советовался? Молился, думаешь? Нет, я себе сказал: «Возьму и решу», и решил, и сразу забыл, почему решил, и неважно это, решено — так решено! И вот уже передо мной стояли мои генералы и кричали: «Виват!», а я им сказал: «Я — Лев Севера!» Это мне так в голову пришло.