Вернуться в семью, которая стала для меня чужой, оказалось пострашнее всего того, через что мне пришлось пройти на войне. Я не стал насильно менять что-либо в моих отношениях в семье, разбираться в себе, в своих чувствах, в чувствах когда-то близких мне людей. Проще было пустить всё на самотёк, замкнуться в себе, понадеявшись, что со временем всё изменится к лучшему; отгородиться от жены и сына, которые, как мне казалось тогда, восприняли мое решение скорее с облегчением, нежели с сожалением. В той ситуации я не придумал ничего лучше, чем окунуться с головой в работу, прикрыться ей от бытовых проблем, как накрываются подушкой, спасаясь от утреннего шума. Какое-то время я перебивался частной практикой и временными подработками, пока, при помощи старых связей, не был принят на государственную службу, тюремным врачом. В непростое, временами голодное время, пережить которое на армейскую пенсию было невозможно, новая должность обещала стабильность и неплохой достаток. Я был восстановлен на военной службе. Продвигаясь по служебной лестнице, довольно скоро меня назначили на должность главврача лагеря. Впрочем, тюремная практика не мешала мне вести активную переписку со своим институтом, находясь в непосредственном контакте с бывшими коллегами. К тому времени институт приобрел статус оборонного предприятия, и был включен в штат министерства обороны. Это означало не только финансовую свободу, средства на исследования выделялись огромные, но и разрешение на проведение опытов над людьми, цинично называемых между сотрудниками – людским материалом. Если вы спросите меня, когда же в моей голове возникла идея об использовании человеческого материала, я затруднюсь ответить. Но совершенно точно эта мысль пришла мне в голову еще в бытность главного врача лагеря, когда ни о каких активных исследованиях в институте речи не велось. Поэтому, не без гордости, хочу заметить, что идея об использовании в процессе лабораторных испытаний человека принадлежит лишь мне. Что в будущем и предопределило научный прорыв в области генетического конструирования. Видя ущербность и неполноценность заключенных, с которыми мне приходилось сталкиваться по роду службы, я не раз в мыслях возвращался к идее усовершенствования человека. Благо, условия лагеря предоставляли мне прекрасные возможности для полулегальных лабораторных и медицинских исследований, без страха преследования законом. Наверное, тогда я и стал «Эскулапом», хотя это прозвище появилось гораздо позже. Был ли у меня выбор? Пожалуй, нет, и если сейчас, по истечению стольких лет, меня спросят, как бы я поступил, я бы ответил – так же.
Тут, мне нужно сделать небольшое отступление, дабы в дальнейшем не возникало двоякого суждения, уточнив, что же я подразумеваю под термином «людской материал». Лично для меня принятие решение об опытах на людях явилось своеобразным Рубиконом, раз и навсегда отгородившем меня от остального мира. Когда на моих глазах умер первый заключенный, не выдержавший лабораторных испытаний – мне стало кристально ясно, что пути назад уже нет. Либо я добиваюсь успеха, невзирая на всевозрастающее число жертв, и получаю пожизненную индульгенцию, либо, в случае неудачи, на моей карьере и жизни можно будет поставить крест. Страшнее всего была мысль, что с потерей работы, ставшей для меня всем, я потерял бы всякий смысл к существованию. Разумеется, моя медицинская деятельность не могла быть не замечена наверху. Чаша весов в любой момент могла склониться как в мою сторону, так и в сторону моих врагов, коих с пришедшими ко мне успехом и признанием становилось всё больше. Со смертью первого подопытного я перешел черту, и вверил свою судьбу воле случая. Но случилось так, что в условиях ухудшающейся обстановки на фронтах, дефицита времени и человеческих ресурсов, министерство обороны оказалось заинтересовано в результатах опытов. Мои исследования, касающиеся вырождения человеческого генофонда и изыскания путей улучшения его наследственных свойств, были высоко оценены. Я был представлен к очередному званию, с предложением занять должность директора вновь организованного института генетики.