Тимьян и розмарин (СИ)

Их леди удивились, когда Рианнон пришла к ним с положенной ее статусу свитой, присела с вышиванием и даже влилась в разговор о новых тканях да золотых нитях, которые недавно привозили купцы. Со дня урожая королева не оставалась одна, она присутствовала на всех увеселениях и обедах в сопровождении почетных матрон или прогуливалась в дворцовых садах в сопровождении служанок. Сперва такая перемена вызвала новые толки за ее спиной. Благородные дамы шептались, что королевский фаворит опостылел светлейшей государыне и теперь она, наконец, начнет вести себя так, чтобы тень позора не падала на отважного Пуйла.

Однако вскоре новые привычки королевы стали привычны, а само поведение ее стало так же скучно, как и ее вассалов, потому и сплетни сошли на нет. Рианнон вздохнула с облегчением. Нелегко ей было все эти дни выдерживать шепот за спиной, избегать Ланцелота и врать самой себе, что ничего не произошло.

Ланцелот несколько раз пытался поговорить со своей дамой сердца, он вызывался провожать Рианнон в покои после того, как она принимала в большом зале просителей, но та отказывалась, а за дверью ее неизменно ждали служанки. И словом не обменялись они с той самой ночи, а ему отчаянно хотелось услышать хоть что-то, кроме холодного официального приветствия.

Рианнон была неуловима, словно ветер, казалось, даже ее сон охраняли вездесущие благородные наставницы и служанки. Мужчина истратил всю свою хитрость и изворотливость, а в ответ получил лишь несколько затравленных взглядов и «Оставь меня», брошенное, когда он подал королеве, сходившей по ступеням в тронный зал, руку.

И он ее оставил в надежде, что его леди сменит гнев на милость и объяснит, за что он был изгнан и лишен возможности заслушать приговор. Леди только вздохнула спокойно, когда он бросил свои попытки украсть ее уединение. Она не знала, сколько еще выдержала бы прежде, чем сама нарушила молчание, если бы Ланцелот продолжил преследовать ее. В тот момент, когда в тронном зале он взял ее за руку, она чуть не сдалась. Неужели он не понимает, что их отношения должны были закончиться задолго до той ночи? Они сами спровоцировали то, что последовало. Переступили грань дозволенного. Если бы Пуйл только проникся подозрениями, которые распускает его двор…

И только этот самый двор затих и забыл все свои подозрения, принял Рианнон и списал ее прошлые оплошности на попытку приноровиться к местным обычаям, как толки вспыхнули с новой силой. Королева носила под сердцем наследника. И леди при дворе спорили, насколько он законный. Тут же припомнилась ее резкая перемена к Ланцелоту, и каша заварилась по новой, только на сей раз грозила ей куда более ужасными последствиями.

Основания для слухов не были беспочвенными, и Рианнон места себе не находила, думая, какими несчастьями обернется для них бастард, сын королевы и первого рыцаря, побратима короля. Она много раз срывалась бежать к Ланцелоту, но что бы это изменило? Что бы он сказал? На этот раз сам предложил бежать? Рианнон не спала ночами, решаясь сходить к знахарке, которая дала бы ей зелье, но не могла заставить себя. Она выглядела изможденной и все меньше времени проводила с придворными дамами, которые все списывали на ее материнские волнения и многозначительно улыбались мужьям, когда те спрашивали их о недуге королевы.

Неделя за неделей она все реже выходила из покоев, предоставленная самой себе и попечению служанок. Знатные леди изредка заходили к своей королеве, чтобы развлечь ее разговором, но она оказалась лучшим предметом для сплетен, чем собеседницей. Не находя в ней любопытного отклика на мелкие интриги, они разочарованные уходили, чтобы поведать о последних новостях более словоохотливым и отзывчивым. Лишь матроны засиживались у Рианнон подолгу, с ними она вела оживленные беседы, засыпала вопросами и внимательно выслушивала все, что они говорили.

Они-то частично и развеяли волнения, называя ее сына, а Рианнон была уверена, что боги благословили ее мальчиком, «Дитя Балтайна». Майское дитя будет счастливым, говорили они, и ей хотелось верить в это всем сердцем. Гври, золотоволосый, это имя было дано ему давным-давно, когда не было ни Рианнон, ни королевства Диведа, но всплыло в ее памяти только сейчас, когда она позволила себе полюбить малыша.

Майское дитя. Кто бы мог подумать, что не хороводы у костра, а тугие снопы пшеницы принесут ей ребенка. Гври, вспомнила она его имя, золотоволосый, как пшеничное поле, и улыбнулась впервые за долгое время.

– Гладис, дорогая, подай-ка мне накидку, – позвала она служанку. – Такая красота за окном, – с восторгом в голосе произнесла Рианнон в открытое окно и прохладный осенний воздух ворвался в спальню.

– Госпожа, Вы простудитесь, – забеспокоилась Гладис, накинула королеве на плечи меха и попыталась отвести от окна.

– Будет тебе, дорогая, еще только осень, а ты пытаешься надеться на меня полгардероба. Там ведь совсем не холодно.

– Мне было приказано ухаживать за Вами, моя госпожа, – служанка опустила голову, – Вы были так слабы в последнее время. Меня отругают, если я позволю Вам выйти налегке.