Тёмное солнце

— В текущих обстоятельствах я могу разве что лично зарезать Ветриса, к хренам уккуньим, с шансом два из трех получить несовместимые с жизнью ранения. Но на шансы мне плевать. Только вот я думаю, что придут за мной Сестры. Пока варвары будут дорезать моих несчастных пять тхади. Причем, кажется, после этого Коэну придется заводить новых Безымянных. Кстати. Хотел спросить давно, ты же знаешь все и всех за эти пять тысячелетий. Князья Долины всегда были такими гробанутыми на голову? Или это только Ветрис выделяется из общей кучи?

— Начнем с того, что всех правителей долины звали Ветрис. Точнее, это один и тот же человек. Он возрождается снова и снова, — Замок устало вздохнул. — Не понимаю, зачем тебе это.

— А зачем мне теория заговора? — Морстен скрипнул зубами. — Он с рождения такой, или есть какой-то момент, когда память возвращается?

— Есть момент, — Варгейн говорил очень осторожно, оставив шутливый тон в стороне. Было заметно, что он колеблется. — Для этого нужно взаимодействие с его Сердцем Долины. Если таковое не произошло, то варвар живет своим умом. Невеликим, стоит признать. Но что ты собираешься делать с нападением?

— А вот от этого зависит, что я буду делать, — усмехнулся Морстен. — Если он, как сказано, живет своим умом, то знаний у него немного, и он будет действовать просто, в лоб и без излишеств вроде редкого яда в кружку. Причем такого, чтобы аж кишки наружу полезли, и самому немного принять, и в общий котел подлить…

Замок кисло спросил:

— Ты всегда такой умный был, или удар по голове пробудил в тебе такую тягу? Надо было почаще стучать по черепу, да.

— А если он полностью помнит все пять тысяч лет, — невозмутимо закончил мысль Гравейн, — то сделает все тонко, красиво и изящно.

В следующих словах Замка слышалось легкое пренебрежение и отвращение:

— Ветрис — и тонкость? Брось, я знаю его много лет, и он всегда был из тех, кто больше говорит, чем делает.

— Значит, он попадётся в мою ловушку, — сказал Морстен.

— Кто попадётся? — спросил Гуррун, некоторое время ехавший рядом с шевелящим губами и корчащим гримасы Темным Властелином. — Суслик или горный козел?

Морстен понял, что произнёс последнюю фразу вслух, и выругался. Внутри его головы хохотал Замок, подсовывая ему данные по сезонным миграциям козлов в этом регионе, и с десяток способов устройства охотничьих силков.

— Козел, козел, — буркнул он дварфу. — Большой такой. С серебристой шерстью и вот такими рогами.

— Можешь на меня рассчитывать, — дварф отхлебнул из большой фляги, в которой плескалось южное вино, взятое в разбитом караване. — Не люблю козлов.

Близился вечер. Как всегда в горах, темнота падала с небес неожиданно. Два солнца едва коснулись горизонта, тени удлинились и налились синевой, и все вокруг на глазах затянулось плотной ночной мглой, почти не давая времени на то, чтобы успеть хоть что-то прежде чем перестанешь различать свои руки. Горцы потому и торопились весь день, чтобы успеть к небольшой площадке в укрытии между скалами, где была вода и маленькая пещерка с запасённым сеном для животных. Темные круги на каменистой почве показывали, что здесь останавливались множество раз, с тех пор как подземный путь стал непроходим, а подгорные туннели обрушились.

Пока звездочёты сноровисто разворачивали лагерь, устраивая спальные места в защищённой от ветра пещере, зажигая костры из запасов этого промежуточного лагеря, и готовя нехитрую снедь, Морстен с тхади, посовещавшись в пути, решили расположиться в отдалении от остальных. Это было естественно, и не стоило мешать людям совать пальцы в мясорубку, то есть реализовать заговор против Тёмного Властелина.

Сам Гравейн остался сидеть возле разожжённого огня, смотря в пламя сузившимися зрачками. Ему было о чем и над чем подумать — распухшая от полученных знаний голова болела, зудела и даже чесалась изнутри. Замок, отринув под конец всякое человеколюбие, буквально изнасиловал Морстена потоками данных, уже не объясняя, что к чему, и не отшучиваясь.

«Время шуток прошло, — подумал он, шевеля пылающие дрова веткой, и наблюдая, как уносятся вверх под действием подъёмной силы жара искры. Вздувшийся пузырёк в голове, посвящённый воздухоплаванию, взорвался настоящим селем картинок, формул, выкладок, чертежей и фактов из истории совершенно незнакомого мира, который погиб задолго до того, как Древние шагнули на эту землю. Облегчение, схожее с тем, какое бывает, когда лопается нарыв, извергая гной, заставило Морстена передёрнуться. — Проклятый Крес!»

Теперь он очень хорошо понимал, о чём говорили Звездочёты. Вместе с кучей ненужной информации Варгейн Крес щедро, хотя и торопливо одарил своего питомца настоящей историей этого мира. После того, как Морстен переварил и не сломался на кровавых и просто отвратительных подробностях из жизни пяти тысячелетий.

«Да, я — питомец, — скрепя сердце, признал Гравейн, и через силу улыбнулся. Пламя взвилось темными струями, когда он сплюнул едкой слюной в костёр. — Что для Креса полтысячелетия? Он бессмертен, Свет его раздери».