Тёмный голос

– А ты что здесь делаешь? – интересовалась Кристина.

– Пришла навестить, – соврала я.

– Кто у тебя здесь? – сочувственно уточнила девушка.

– Да ничего серьёзного, родственницу положили на ежегодное обследование…

– Ааа, видно, болела?

Я кивнула.

– Ладно, не буду задерживать, но ты заходи, мы в том же кабинете. Может, передумаешь и поможешь мне?

– Хорошо!

– Ловлю на слове!

После многочисленных анализов я решила заглянуть в кабинет волонтёров. Ничего не изменилось, всё то же маленькое помещение. Старый шкаф, три стула, стол и потрёпанный чайник. Сиротливая икона на мраморно белой стене и окна, выходящие на пустырь. Я смотрела на бескрайнее поле, пока Кристина искала мне халат и благодарила, что я согласилась помочь. Жёлтые одуванчики махровым ковром устилали землю, их медовый запах пробивался сквозь старую, оконную раму. Распахнуть бы её, снять туфли и побежать по мягким, тёплым лепесткам. Кружиться, а потом пасть на этот ковёр, жадно вдыхая его аромат, слушать жужжание пчёл, что собирают пыльцу, а потом сделают из нее мед. Попробую ли я его, пчёлы? Буду ли жить?

Кристина набрасывает халат, и я возвращаюсь в реальность.

– Будешь? – она протягивает мне жвачку.

Отрицательно качаю головой. От количества принимаемых препаратов, меня тошнит. Во рту, по утрам, вкус кисло-сладкий. Он приторный, стоит сухим комком поперёк горла. Если ничего не есть, то большие шансы, что меня не вытошнит.

– Нам всегда нужны руки! – не унимается Кристина. – Приходят эти «зелёные сопли» – девочки девятнадцати лет! Десять дней походит, а потом бежит! Нервы у неё не выдерживают! – подруга нервно передергивает бровями. – А больным надо, чтобы их кто-то слушал…

Я поправляю халат. Последний штрих: Кристина вешает на меня свой бейдж со словами:

– Теперь тебя пустят везде! А я пока немного отдохну.

Длинные бесконечные коридоры увлекают за собой. Двери, двери, люди в белых халатах, каталки, больные с капельницами, запах препаратов и хлорки.

Четырёхместная палата. Я вошла, женщины начинаю суетиться, трое из них собираются и выходят. Четвёртая, сидящая у окна, оборачивается, улыбкой приветствует меня. Она выглядит вполне здоровой или, по крайней мере, идущей на поправку. Её соседки имеют куда более болезненный вид. Подхожу ближе.

– Здравствуй! – в её голосе слышится оправдание.

Я внимательно рассматриваю её бордовый халат и такого же цвета волосы. Я знаю эту категорию обитателей хосписа: они больны, но лечить их бессмысленно. Они это знают и спокойно принимают. Они ждут своего часа, периодически приходят на терапию в надежде продлить свои дни.

– Добрый день!

– Присаживайся, – указывая на стул, предлагает женщина.

Ей не нужна помощь, она просто хочет поговорить, таких здесь много, и то, что её соседки ушли, тому подтверждение.

– Расскажи мне что-нибудь хорошее, девочка? – неожиданно она обращается ко мне.

Я внимательно рассматриваю её лицо: оно жёлтое, глаза мелкие, тёмно-синие. Черты лица острые. Отрешённая блаженность застыла на губах.

– Я даже не знаю! – искренне начинаю я. – Может, Вы расскажете?

Я сразу перехожу к делу, ведь ей абсолютно всё равно, кто я и что со мной происходит. Я здесь для того, чтобы слушать и слышать.

– А что я могу тебе рассказать. Ты и сама видишь. Я болею! – с упреком замечает женщина. – Я так устала, но сдаваться не собираюсь!

– Это очень хорошо! Нужно бороться, – я поддерживаю её.

– Да, да! – она подхватывает. – Все болезни от нервов. Это все из-за моей работы! Нервный, неблагодарный труд!

– Кем Вы работаете? – я завязываю разговор.

– Учителем.

– Дети сейчас сложные, – выдаю заезженную фразу и выражение сочувствия на лице.

– О, не то слово! А всё из-за родителей! Чем они занимаются? Чем угодно, но только не своими детьми.

– Вам очень сложно, тяжело!

– Что я, мне уже всё равно! Я теперь здесь, – она похлопала по матрасу. – Пусть мучаются молодые. Находят подход к неблагодарным детям. Пусть выслушивают замечания администрации, проверяющих. Я уже всё! – она демонстративно махнула рукой. – Я отдала свою личную жизнь, здоровье – всё отдала этой работе.

Я понимающе кивнула.

– Я чувствовала, что со мной что-то не так, но не могла обратиться к врачам, потому, что была проверка. Целый месяц! Начальство меня не отпускало. Я упустила болезнь! Как они шушукались за моей спиной, когда я вернулась после лечения. Бледная, лысая, без груди! – женщина оживлённо вращала глазами, гневно потрясая рукой. – А как смотрели на меня после операции! Не коллектив, а гадюшник, во главе с настоящей «коброй»!

И я слушала этот бесконечный поток о косых взглядах, придирках, насмешках. О страхах, о гневе. И он лился и лился; в один момент её слова превратились в жужжание. Широко открытыми глазами я смотрела, как её тонкие губы шлёпают одна об одну, издавая недовольное бурчание. В один момент она остановилась и возбуждённо спросила:

– Как бы ты поступила?

Я пристально посмотрела на неё, подумала: вот я и попалась! Но нет, мой ответ её меньше всего интересовал. Заведясь с новой громкостью, она поливала грязью мужа и детей. И вот я слышу, что нет заботы, нет уважения.