Тёмный ручей

– Хорошо. Вот что я прошу тебя сейчас сделать. Я хочу, чтобы ты подошел к ближайшему дому по соседству и постучался. Попроси впустить тебя в дом. Я вышлю патрульную машину и сама приеду так быстро, как только смогу.

Она говорит это таким тоном… это не просто приказ, это констатация факта. Я собираюсь подчиниться ее приказу. Она кажется спокойной, уверенной, держащей все под контролем, и это напоминает мне о том, как иногда разговаривает моя мама.

– Но я хочу поговорить с ним, – говорю я ей. – Вот и всё. Пожалуйста, не вызывай полицию. – Я знаю, что она должна это сделать, она полицейский детектив, и я всё испортил, оставив эту дурацкую записку, потому что Кеции придется сообщить об этом. Я подверг своего папу опасности. – Пожалуйста, не надо в него стрелять!

– Коннор, никто не собирается причинять ему вред, – говорит она мне, и это ложь. Кеция не стои́т на месте: я слышу, как хлопает дверь, дыхание Кеции становится чаще, но голос ее остается ровным. – Твой отец был обвинен в очень серьезных преступлениях, он опасный человек. И должен находиться в тюрьме, чтобы он не мог никому сделать плохо. Ты идешь к соседям? Я не слышу, чтобы ты куда-нибудь шел. Тебе нужно немедленно добраться до ближайшего жилого дома.

Я делаю три или четыре шага прочь от нашего дома. Ближайшие соседи живут за холмом, поблизости от развилки дороги. Я двигаюсь медленно.

– Я иду, – говорю Кеции.

Слышу, как там, у нее, заводится машина.

– Коннор, я буду оставаться с тобой на связи, – говорит она. – Послушай, ты что, шел пешком всю дорогу от хижины? Это долгий путь. Ты не устал?

Мне кажется, Кеция продолжает говорить, чтобы и я, и она оставались спокойными. Я делаю еще четыре или пять шагов, потом останавливаюсь, потому что слышу, как она шепотом обращается к моей сестре. Наверное, думает, что я ничего не разберу, но у меня очень острый слух. «Как у летучей мыши» – так говорит Ланни.

Кеция велит Ланни позвонить с ее телефона в полицейское управление Нортона.

До меня доходит, что я теперь приманка, что они собираются арестовать моего папу и всё это будет моя вина. Потому что я сделал всё это, и, когда он приедет и его схватят, он будет винить меня.

Я не иду к соседнему дому. Прерываю связь с Кецией. Несколько секунд стою перед нашим домом и размышляю. Кто-то разбил переднее окно, и жалюзи колышутся на холодном ветру с озера, шурша, как сухие листья. Я набираю номер папы. Он не отвечает. Снова включается автоответчик, и я говорю, чтобы папа не приходил, но написал мне, когда получит это сообщение.

Проходят минуты. Долгие минуты. Я постоянно проверяю, но от папы нет ни эсэмэсок, ни звонков.

Пятнадцать минут. Кеции не понадобится много времени, чтобы добраться сюда, даже если нортонская полиция задержится.

Снова звоню на номер папы. «Ну же, давай…»

Снова слышится безликий голос автоответчика, и я выпаливаю:

– Папа, пожалуйста, не приходи, прости, не делай этого, пожалуйста, не надо, полиция ищет тебя…

Телефон звонит, и всплывающее окно спрашивает меня, хочу ли я повесить трубку и принять новый звонок. Кеция. Я хватаю телефон и бегу вперед, к берегу ледяного озера. Снова пытаюсь позвонить на папин номер. Снова. И снова. Попав на автоответчик в последний раз, говорю:

– Я сейчас выброшу этот телефон, папа. Я не хочу, чтобы они нашли тебя по нему! Пожалуйста, не приезжай сюда!

Забрасываю телефон в озеро – так далеко, как только могу. Он падает, потом пробивает тонкую корочку льда на поверхности воды. И исчезает – без звука, без кругов на воде. Слишком холодно даже для мелкой ряби.

Я слышу шум мотора и думаю: «Полиция приехала» – и поворачиваюсь, чтобы принять свое наказание.

Бут стоит в напряженной позе, глядя на дорогу и растянув поводок на всю длину.

Это не полицейская машина. И даже не машина без опознавательных знаков, на какой ездит Кеция. Это белый фургон, высокий, длинный, с кузовом без окон. Он весь в грязных пятнах, как будто долго ехал по грунтовым дорогам.

За рулем сидит мужчина в черной куртке с наброшенным на голову капюшоном. Он паркуется на дороге и выходит. Я не вижу его лица, но знаю, кто это. Кто это должен быть.

Время замедляется. Я знаю, что на самом деле оно этого не делает, но сейчас мне так кажется. Я словно оказался в одном из фильмов, где все происходит в замедленной съемке и герой успевает убраться с пути летящей пули. Только тут нет пуль.

Я не могу сообразить, что мне делать. Часть меня говорит «беги», и эта часть достаточно сильна, чтобы заставить меня сделать пару шагов прочь. Но куда мне бежать? Позади меня озеро. Надо броситься влево, мимо фургона, и бежать к дому соседей, как сказала Кеция. Но другая, еще более сильная часть меня, говорит: «Останься. Это твой папа».

Мужчина останавливается в нескольких футах от меня и снимает капюшон. Это не мой отец, и теперь мне становится страшно, но я не могу даже шевельнуться.

Этот человек намного старше моего папы, голова у него лысая сверху, а по бокам покрыта густыми белыми волосами. У него злые глаза мутно-коричневого цвета, и когда он улыбается, то выглядит это как оскал.