Тёмный ручей

Ланни поднимает голову и смотрит на меня долгим странным взглядом. Потом говорит:

– Для нее.

– Разве ты не ей разбила нос?

– Мы с ней дружим уже… уже давно.

Я пожимаю плечами:

– И все равно, при первой встрече ты расквасила ей нос. И вовсе не так уж давно. Еще и года не прошло.

Притворяюсь, будто читаю, но на самом деле слежу за сестрой. Она продолжает переделывать один узел снова и снова, потом рычит и разрывает браслет на клочки и вскакивает, уставившись в окно.

– Так она тебе действительно нравится?

– Может быть, – отвечает Ланни, и это на самом деле означает «да». Она скрещивает руки на груди. – Да. Это не твое дело.

– Не мое, пока ты не говоришь ей, где мы. – Я вижу, как она выпрямляется, отмечаю страницу закладкой и закрываю книгу. – Только не говори, что ты ей сказала! Ты же знаешь, что не должна говорить об этом никому. – Понижаю голос, чтобы Кеция не разобрала, о чем речь.

Ланни только пожимает плечами и стискивает зубы, словно ожидая, что я ее ударю.

– Это мамино правило, а мамы теперь нет. И кроме того – Далия никому не расскажет.

– Она расскажет всем! – Теперь я зол. Я не звонил никому из своих друзей. И не ходил встречаться с ними. Я точно исполнял всё, что велела мама. Ну… не считая телефона. Но всё, кроме этого. – Это к ней ты ходила, когда перелезала через ограду?

– Нет, я ходила… – Ланни задерживает дыхание и прикусывает губу, и я вижу слезы в ее глазах, но она сразу же вытирает их. – Я ходила посмотреть на наш дом, вот и всё. И встретила там ее. – Смотрит на меня так яростно и пронзительно, что мне кажется, будто она меня ударит. – Почему бы тебе снова не уткнуться в свою дурацкую книжку?

Я так зол, что хлопаю книгой о стол и говорю:

– Это твоя дурацкая книжка, ты что, даже не заметила?

Потому что так и есть. Эту книгу Ланни читала в тот день, когда наша жизнь стала неправильной. Она читала ее и даже не подняла взгляд, когда мама остановила машину по требованию полиции. И я тогда мог думать только о том, что же такого крутого в этой книге, раз она читала ее в тот день, когда маму арестовали, когда у нас отняли наш дом и нашего папу. Моя сестра читала эту книгу в тот последний день, когда еще не было никаких монстров и наши родители все еще защищали нас. Я спас эту книгу, когда она выбросила ее в мусор. Я хотел сохранить что-нибудь из нашего дома – хоть что-то.

Что-то из прежних времен.

И я сохранил эту книгу.

Теперь меня трясет. Я дышу часто, так часто, что у меня болит живот. Я читал и перечитывал эту книгу так долго, что из нее стали выпадать страницы, а две перекосились и торчат, как сломанные зубы.

Ланни протягивает руку и проводит пальцами по обложке, словно касаясь лица мертвого человека. Потом хватает книгу и идет к камину, и я понимаю, что она собирается сжечь ее! Бросаюсь к сестре, выхватываю у нее книгу и крепко прижимаю к груди.

Мы не говорим ни слова, просто смотрим друг на друга. А потом Ланни опускается на пол и начинает плакать. Я – ее брат. Мне надо попытаться успокоить ее. Но я этого не делаю.

Иду в свою комнату, захлопываю за собой дверь и запираю замок. Я все еще слышу плач Ланни. Расхаживаю туда-сюда, потом достаю из шкафа куртку, перчатки и шапку.

Кеция наблюдала за нашей ссорой из кухонного уголка, не вмешиваясь, и когда я выхожу из комнаты в зимней одежде, она говорит только:

– Там холодно, Коннор.

Но сейчас я не чувствую себя Коннором.

– Просто хочу выйти на свежий воздух, – отвечаю я ей. Бут, лениво валявшийся у горящего камина, поднимается и начинает бегать вокруг меня. – И он тоже.

Кеции это не нравится, но она все-таки кивает:

– Хорошо. Только внутри ограды. Не выходи за нее.

– Ладно.

Открывая дверь, я краем глаза вижу, как она обнимает за плечи мою сестру, которая рыдает так, словно у нее разрывается сердце.

Выхожу во двор. Кеция права, тут холодно – плотный сырой холод, от которого кажется, будто идет снег, хотя на самом деле снега нет. Тучи над головой темно-серого цвета и такие тяжелые, как будто вот-вот рухнут на нас. Над самыми макушками деревьев висит туман. На озере сегодня, наверное, тоже туманно, и оно уже начинает замерзать.

Бут прыгает вокруг меня; я поднимаю старый, сильно пожеванный теннисный мячик и кидаю ему. Когда он радостно вцепляется в игрушку, кладу книгу в карман и достаю телефон. На этот раз я уже не беспокоюсь и не думаю о всяких «что, если» и «почему нет». Я просто звоню на папин номер.

Он отвечает с первого звонка.

– Сын?

Ощущаю, как что-то давит на глаза, в горле встает комок, но я не собираюсь плакать, я не буду… а потом плачу, как плакала Ланни, и говорю:

– Я п-просто хочу, ч-чтобы всё вернулось…

В этом весь смысл. Я хочу обратно в наш дом в Уичито. Я хочу носить свое прежнее имя. Жить в нашем прежнем доме, и чтобы у меня были мама и папа, и чтобы все было правильно.

Голос папы звучит встревоженно, когда он спрашивает:

– Что-нибудь случилось, Брэйди? С тобой всё в порядке?

– Н-нет. – Это хороший ответ на оба этих вопроса. – Папа, ты где?