Тёмный ручей

Но у меня нет времени думать над этим. Поэтому я быстро говорю:

– До свиданья, папа, – и завершаю разговор. Сердце мое колотится, руки трясутся, и я не могу поверить, что только что разговаривал с папой.

Кто-то стучит в мою дверь. Это не Ланни: я слышу, что она только-только включила фен. Я выключаю телефон и открываю дверцу шкафа, чтобы спросить:

– Да?

При этом я смотрю, как на экране вертится маленький кружок. Эта штука выключается целую вечность.

– Коннор, можно войти?

Это не Хавьер. Это Кеция. Когда я не отвечаю, она дергает за дверную ручку, и я рад, что запер дверь, потому что телефон всё не выключается… а потом наконец становится темным и безмолвным, и я прячу его в карман штанов и иду открыть дверь.

– Привет, – говорю я Кеции. – Извини.

Возвращаюсь к кровати и сажусь, скрестив ноги.

Она не входит, просто смотрит на меня.

– Я беспокоилась за тебя.

Все за меня беспокоятся. Кроме папы, который считает, что со мной всё в порядке.

Я не отвечаю, и Кеция продолжает:

– Знаешь, нет ничего страшного, что ты злишься на свою маму. Но ты должен знать, что она по-прежнему любит вас. Сильно. Понимаешь?

– Конечно, – отзываюсь я и пожимаю плечами. – Не нужно за меня беспокоиться. Я в полном порядке. Просто жду, пока освободится санузел. Ланни вечно застревает там на целый час. – Надеюсь, мой голос звучит как обычно. Нормально. Внутри я весь дрожу и чувствую себя так, словно разлетаюсь на части. «Я говорил с ним. Я слышал его голос. Я назвал его папой». Не знаю, что я ощущаю по этому поводу. Ликование, потому что проделал все незаметно. Ужас. Радость. Тревогу. Всё это одновременно.

Какая-то часть меня говорит, что теперь я могу избавиться от телефона. Я поговорил с папой. Это позади. Теперь я должен разбить телефон и зарыть обломки.

Но я не могу. Потому что это устройство в моем кармане – словно волшебная кнопка, которую я могу нажать и почувствовать себя… вроде как нормальным. Разве я могу избавиться от него? Но это рискованно. И если всплывет, все разозлятся на меня.

Я помню, как дрожал его голос, когда он попросил назвать его папой, как будто это единственное, чего он желал, и думаю: «А мне плевать, разозлятся они или нет».

Мне нужен мой отец. И теперь я думаю, что я тоже нужен ему. На самом деле.

* * *

Впервые за несколько недель я сплю крепко, и мне даже не снятся сны. Как будто папин голос заглушил внутри меня нечто, что все это время кричало изо всех сил.

И я знаю, что это, наверное, неправильно.

Когда на следующее утро мы просыпаемся, всё кажется обычным, кроме меня. Мы завтракаем вафлями и беконом. Я убеждаю старших разрешить мне попробовать кофе с большим количеством молока и сахара – и они соглашаются, – но не могу понять, нравится мне кофе или нет, хотя все равно допиваю до конца. Ланни пьет кофе только с молоком, а Хавьер и Кец вообще предпочитают черный.

– Почему вы не кладете ничего в кофе? – спрашиваю я их, просто чтобы поговорить о чем-нибудь.

Хавьер смеется и переглядывается с Кецией.

– Наверное, по одной и той же причине, – отвечает он. – Когда я служил в морпехах, мы считали удачей заполучить кофе вообще. И к нему почти никогда ничего не было. В рюкзаке не так много места, а когда ты несешь всё, что тебе нужно, на собственной спине… приходится отказаться от излишеств.

– Я привыкла к черному кофе в участке, – Кеция кивает. – Чаще всего пьешь его буквально на ходу. А сливок в автомате, как правило, нет, да и сахара тоже. Со временем просто привыкаешь к этому вкусу.

Это звучит по-взрослому. Может быть, когда-нибудь я тоже буду пить черный кофе.

Доев вафли, мы моем посуду, а потом я иду в ванную. Когда выхожу, Хавьера уже нет – он ушел на дневное дежурство в тир. Кеция остается с нами. Полагаю, хорошо, что в округе Нортона низкая преступность. В следующий час она получает два звонка, но ни один из них не важен настолько, чтобы она поменяла свои планы.

Ланни занята тем, что плетет из ниток какую-то фенечку. Она весь день старалась притворяться, что всё в порядке, что все круто, но раньше сестра ничем таким не занималась. Она даже не поднимает взгляд от своего плетения.

– Перестань на меня глазеть.

– Я не глазею.

– Нет, глазеешь. Тебе что, делать больше нечего?

– Мне надоело все время сидеть здесь.

– Просто будь терпеливым.

Я смеюсь, хотя и не очень весело.

– Правда? Когда это ты стала Святой Терпеливостью? Для тебя выждать полминуты, пока еда греется в микроволновке, – уже национальный кризис.

– Примерно тогда же, когда ты стал таким занудой, – отвечает Ланни.

– Для кого этот браслет?

Она пропускает одну прядку, шипит себе под нос и распускает узел.

– Для меня.

Наверняка это вранье. Ланни никогда в жизни не носила нитяных фенечек. Особенно черно-розовых. Черные – может быть. Но не розовые.

– Нет, не для тебя.

Несколько секунд она молчит, потом признаётся:

– Для подруги.

Я расспрашиваю ее только потому, что ей от этого не по себе. Она ерзает и бросает на меня горящие взгляды, словно говоря «прекрати это».

– Послушай, если ты делаешь его для Далии, это круто, ты же понимаешь.