С той поры Китай модернизировал свои вооруженные силы, но в значительно большей степени полагается на растущую экономическую мощь в качестве средства влияния на мировую политику. Национальные интересы понимаются весьма конкретно, и страны, оказывающие поддержку Далай-ламе, слишком горячо осуждающие нарушения прав человека в Китае или выступающие за полную независимость Тайваня, наказываются сокращением политических контактов на высоком уровне и свертыванием возможностей торгово-экономического сотрудничества. Этот прагматизм тем не менее распространяется на отношения с Тайванем ровно в той мере, в какой большинство тайваньцев предпочитают свой статус де-факто автономии с плюралистической демократической системой возможности политической интеграции с коммунистическим Китаем
В целом же после смерти Мао коллективное китайское руководство всячески стремилось избегать рисков в своей внешнеполитической деятельности. Будучи далеко небезупречным с точки зрения соблюдения прав человека, политических свобод и демократии, современный Китай, наряду с Россией (где в это же время наблюдалось решительное свертывание независимой политической деятельности), твердо настаивал на соблюдении принципа невмешательства во внутренние дела других государств. Тем не менее и здесь его позицию отличал продуманный реализм. В 2003 году Китай выступил против американской оккупации Ирака, но, как отмечает Одд Арне Вестад, без желания играть ведущую роль в противодействии чему-то, что так или иначе должно было произойти. Поэтому китайцы с удовольствием предоставили роль «главных оппонентов односторонних действий США» России и таким европейским союзникам американцев, как Франция и Германия[921]. Более того, во внешнеполитических кругах Пекина «пришли к выводу, что войны в Ираке и Афганистане ослабляют США, а не усиливают их»[922].
Уход из Афганистана стал для советского руководства значительно более сложной задачей, чем вторжение туда.
Коллективное руководство, пришедшее на смену Хрущеву в Советском Союзе, также придерживалось очень взвешенного внешнеполитического курса. В межафриканских конфликтах США и СССР противостояли друг другу опосредованно, через режимы, поддерживаемые каждой из стран. Мощный кубинский военный контингент, сыгравший важнейшую роль в ангольской войне, был направлен в эту страну по инициативе Фиделя Кастро, а не по указанию Кремля. Как впоследствии заметил Кастро, «до этого ни одна страна третьего мира не помогала другой в военных конфликтах за пределами своего региона»[923]. Даже самые неудачные внешнеполитические решения брежневской эпохи — оккупация Чехословакии в 1968-м и война в Афганистане в 1979-м — не были проявлениями экспансионизма, хотя в свое время в Вашингтоне к Афганской кампании отнеслись именно так. В обоих случаях Москва рассматривала использование армии как оборонительную меру, призванную восстановить существовавший ранее порядок вещей. В случае Чехословакии следовало положить конец попыткам совместить социалистический строй с политическим плюрализмом и сохранить страну в качестве союзника СССР (хотя более просвещенное кремлевское руководство могло бы просто наблюдать за ходом эксперимента). Военная интервенция восстановила ортодоксальную систему советского образца и твердо указала другим европейским коммунистам на рамки, за которые не следует выходить, чтобы не испытывать терпение Кремля. А еще она поспособствовала тому, чтобы разрыв с Советским Союзом в конце 1980-х стал окончательным и бесповоротным.