Тирания веры

Диаметром дыра была футов в десять, при этом земляной вал, примыкавший к стене, был раскурочен гораздо больше, нежели тяжелые каменные блоки. Однако позднее я выяснила, что крепости нанесли гораздо более значительный урон, чем казалось на первый взгляд. Саэки удачно выбрали место для подрыва, и вечером инженеры, отчитавшись перед маркграфиней, предупредили ее, что вся стена оказалась серьезно повреждена и, чтобы ее укрепить, требовалось затратить немало труда и средств.

– Что это? – спросила я, указывая на отметину, которую увидела на одной из каменных глыб.

– Охрененно большая дыра, – ответил сэр Радомир. Брессинджер усмехнулся.

Я повернулась к ним, чуть прикрыв глаза.

– Вот это. Та отметина на камне.

Приставы заглянули в глубокий кратер. В самом низу каменная кладка разрушилась, и в щель стало видно темное подземное помещение. Из него сквозь почву сочилась вода, будто крепость истекала кровью. Тогда я впервые заметила разбитые трубы, сделанные из глины и свинца.

– Это имперские инженеры оставляют такие знаки. Предупреждают других о том, что здесь пролегает водопровод, – пояснил Брессинджер.

– Хелена, твоя собака жрет чью-то руку, – вдруг сказал сэр Радомир.

Я с ужасом обернулась и увидела, как Генрих жует отрубленную человеческую кисть и играется с ней, как с сушеным ухом свиньи.

– Генрих! – с отвращением воскликнула я, а Брессинджер и сэр Радомир тем временем расхохотались.

– Такова уж его природа, – раздался голос из кратера. Я обернулась и увидела, как один из рыцарей – женщина, которая перед этим долго рассматривала поврежденный фундамент стены, выбралась наружу и подошла к нам. Ее сюрко был перемазан рыжей землей, а лицо покрывали сажа и пятна крови. Другой храмовник, стоявший на краю кратера, поднес ей меч, и она пристегнула его к поясу. – Долгий же путь проделал ваш пес – из Зала Одиночества и до самого Зюденбурга. – Она кивнула Вонвальту. – Правосудие.

Как и многие уроженцы Эстре, она внешне была похожа на саэков, и если бы не незримая граница, отделявшая юг Империи от Пограничья, то ее вполне могли бы принять здесь за местную. Однако я заметила одну странность: благородный титул маркграфини, который переводился как «Северина из Остерлена», указывал на то, что она – дворянка из хаунерского города Остерлен. Впрочем, позже мне объяснили, что ее так назвали при посвящении в рыцари ради соблюдения всех правил.

– Маркграфиня, – поздоровался Вонвальт. – Вас предупредили о моем приезде?

Она единожды кивнула.

– Наш общий друг прислал мне весточку. Сейчас я могу уделить вам совсем немного времени, но зато вечером…

А затем она резко замолкла, ибо Вонвальт рухнул на землю.

XXX Откровения

«Вас неприятно удивит то, как быстро простолюдины набрасываются на подозреваемого и как настойчиво начинают требовать для него наиболее жестокого наказания. Но не страшитесь, ведь вы служите закону, а не прихотям толпы».

ИЗ ТРУДА КАТЕРХАУЗЕРА «УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС СОВЫ: ПРАКТИЧЕСКИЕ СОВЕТЫ»

В Зюденбурге также располагался Орден рыцарей-госпитальеров, и Вонвальта отнесли в отдельную палату, где обычно выхаживали раненых и больных храмовников высших званий. Долгое время я думала, что сэр Конрад попросту испустил дух, но врачеватели, которых к нему вызвали, сказали, что он перенес обычный тепловой удар. С него сняли тяжелые официальные одежды, напоили болотным элем, затем санитары омыли его холодной водой, и к вечеру он немного пришел в себя. Лишь мы, его слуги, знали истинную причину его болезни, и, хотя сэру Конраду было позорно притворяться, будто он перегрелся на солнце – то есть поддался недугу слабых и неосторожных, – мы все же скрыли истину под этим удобным предлогом. Все-таки храмовники были чрезвычайно набожны и суеверны, а мы не хотели, чтобы нас выгнали обратно на просторы Пограничья, где разгуливали банды буйных саэков.

Днем маркграфиня фон Остерлен пришла к Вонвальту лишь единожды, причем ненадолго, и не проявила особого сочувствия к его беде. Она только быстро и бесцеремонно удостоверилась, что он жив, а мысли ее тем временем были явно заняты чем-то другим. Впрочем, мне подумалось, что она вообще пришла лишь потому, что за нас просил сенатор Янсен.

Тем не менее маркграфиня вернулась на закате, после вечерней службы в соборе-донжоне, перед этим найдя время, чтобы снять с себя доспехи. Теперь на ней были короткие черные штаны и черная блуза, а ее волосы были собраны сзади в простой хвост. Даже оставшись без своего военного облачения, она, как и Вонвальт, излучала силу и властность. Как и многих влиятельных женщин Империи – а также за ее пределами, – она пленила меня, вызвала восхищение и зависть своей непринужденной, повелительной манерой держаться и говорить.