Тирза

— Ну, вот мы и опять сидим тут с тобой, — сказал Хофмейстер, когда с филе козленка было покончено. — Опять мы вместе, нам с тобой никак друг без друга, да, Каиса?

Он откинулся на спинку стула, поиграл зубочисткой и заказал вторую бутылку красного вина. А для ребенка еще бутылку колы.

Он вел себя, как будто он в отпуске. А может, так и было. У него ведь, по сути, был отпуск.

— У меня все отняли, — тихо сказал он. — Сначала мою супругу, потом мои деньги. Мохаммед Атта это сделал. Ты знаешь Атту? Знаешь его?

Она покачала головой.

— Да, — сказал он. — Атта. Многие его уже позабыли. А зря. Он отобрал у меня все мои деньги. Больше миллиона. Он сделал еще много ужасного. У других людей он отобрал их детей. А у меня отнял все деньги. Мою свободу.

Он поискал под столом свой портфель, но понял, что оставил его в хижине номер одиннадцать. Как и шляпу.

— И работу у меня тоже отняли, — продолжил он. — И в каком-то смысле моих детей. Мою семью. Но я принял это, как люди принимают погоду. Дождь, снег, ветер, этого же не изменишь, Каиса. Нужно иметь смелость быть неуязвимым, люди позабыли об этом. Кто ни во что не верит, тот неуязвим. Он выше противников, он выше самого себя. Он не знает сомнений, потому что все принимает. Тот, кого можно обидеть, сомневается. Ты тоже неуязвима, Каиса. У тебя ничего невозможно отобрать, потому что у тебя ничего нет. Как бы люди тебя ни называли, тебе все равно, потому что ты — ничто. Даже если бы у тебя отобрали жизнь, тебя бы это не обидело. На самом деле ты уже мертва.

Он взял ее за руку, но отпустил, когда принесли вторую бутылку вина и колу.

После этого он тут же снова взял ее за руку. Он погладил ее по руке. Рука была нежной, маленькой, но не бессильной.

Хофмейстер увидел, как мимо прошел буйвол, огромный африканский буйвол в ярких цветах. Как будто его специально привели сюда в качестве развлечения для гостей.

— У меня была, — начал Хофмейстер, — а точнее сказать, у меня есть домработница из Ганы. Приятная женщина. Нелегалка, но приятная. Когда моя супруга исчезла, у меня начались сексуальные отношения с этой домработницей.

Он держал ребенка за руку. Ему казалось, она его понимает, она понимает все, что он говорит, и сочувствует ему. Больше, чем кто бы то ни было в мире. Что она его знает.

Она прощала его за все. По крайней мере, так ему казалось, так он чувствовал, пожалуй, впервые в жизни. Молча, она прощала ему все.

— С тобой так хорошо говорить, — сказал он. — Я уже это говорил тебе и не устану повторять. Я могу с тобой говорить, Каиса.

В первой бутылке еще осталась кола. Он вылил остатки ей в стакан и долил туда колы из второй бутылки. Он перестал быть экономным, но не перестал быть внимательным.

— Это было просто по-дружески. То, что было между мной и домработницей. Я нашел ей адвоката, приплачивал ей. Это было приятно. Даже очень приятно, — задумчиво сказал он, как будто подбирал слова. Он говорил медленнее, чем обычно, из-за выпитого вина и из-за того, что этот ребенок его понимал. — Я брал ее на диване в гостиной. Всегда сзади. Знаешь, Каиса… — Он чуть наклонился к ней и снова взял ее руку. Такую маленькую, такую нежную ручонку. — Зерно сексуальности взрослых людей — в унижении. По сути, в нем ведь ничего такого нет, в сексе, он ничего собой не представляет, кроме унижения. Вот в чем смысл, на самом деле единственный смысл.

Он еще больше приблизил к ней лицо. Она могла чувствовать его дыхание.

— Когда она слизывала свое дерьмо с моего члена, с меня спадал весь груз, весь балласт, я терял разум, так, что не чувствовал ни стыда, ни вины, я был ничем и всем одновременно, я был животным. Зверем, которым всегда хотел быть, которым всегда был. Наслаждение прячется в унижении. А освободиться — значит избавиться от нашей болезни, выздороветь от болезни, от нашего СПИДа: гуманизма. И от всего, что с ним связано, до сих пор, снова и снова, опять и опять. Ты понимаешь? Это избавление. Избавление таится в унижении.

Он поднес губы к ее голове и поцеловал ее в лоб, перегнувшись через стол.

— Вы уже спасены, — сказал он. — Вы уже мертвы, хоть вы и дышите, тут, в Африке. С вами ничего не может случиться. Вы воистину неуязвимы, неуязвимы, как машина, как продукт, как… вещь. Всякое будущее вы оставили за спиной, а значит, и любое отчаяние.

Хофмейстер выпил вина. Он следил, чтобы и она тоже пила. Остальные гости уже разошлись по своим хижинам. Персонал тоже отправился спать, но Хофмейстеру с ребенком разрешили сидеть, сколько те пожелают. Так им сказали. Никаких проблем. Хоть до полуночи.

Так они и сделали. Воспользовались возможностью. Они сидели и сидели.

Рука в руке. Иногда Хофмейстеру не хватало слов, и тогда он целовал ее в лоб. Она принимала поцелуи, как и его слова, тихо и с пониманием.

Да, они принимали друг друга, Хофмейстер и эта девочка.