Тирза

— Слишком поздно? — сказала она. — Но, Йорген, никогда не бывает слишком поздно. На самом деле ничего не проходит бесследно. Ты отнял у меня мою жизнь. Вот как обстоят дела. И я не могу освободить место для будущего. Я не могу войти в будущее. Потому что где-то здесь еще должна быть моя жизнь. Она осталась здесь. Я вернулась забрать ее.

Она огляделась по сторонам, махнула рукой в сторону спальни.

«Она не в себе, — подумал он. — Чокнутая. Даже хуже, чем раньше. Она совсем свихнулась».

— Я вернул ее тебе. Три года назад. Когда ты переселилась на лодку. Если я вообще ее у тебя отбирал. Тут, знаешь ли, мнения тоже расходятся. Я ни к чему тебя не принуждал: ни к детям, ни к браку, ни к сексу. Это всегда были исключительно твои идеи.

— Вот именно! — воскликнула она. — Ты сам это сказал. Это всегда были мои идеи. Что бы мы ни делали, это всегда были только мои идеи.

Им одновременно показалось, что они что-то услышали, и они замолчали. Они подумали, что разбудили ее. Их ребенка.

Когда оказалось, что им почудилось, она продолжила чуть тише, чем до этого:

— Поэтому я и вернулась, Йорген. Поэтому я здесь, потому что я хочу ее вернуть.

Она осмотрелась по сторонам, и взгляд у нее действительно был диковатый, но уже не сумасшедший, а даже как-то по-своему более трезвый, чем обычно. Трезвый и решительный.

Он вспотел так, будто попал в тропики, и вытер лоб.

Она посмотрела на него. Платье все еще валялось на полу, как будто она бросила его туда, чтобы потом засунуть в стиральную машину. Он бы его поднял, он бы его выстирал и даже выгладил, если бы правила этикета это позволили.

— Какая часть женского тела для тебя противнее всего, а, Йорген? — вдруг спросила она. Голос у нее теперь сделался приторно-сладким. — Это грудь? Или задница? Когда ты смотришь на меня, от чего тебя больше всего тошнит?

Он вдруг почувствовал, что у него свело челюсть. Когда он напрягался, боль иногда возвращалась, хотя на самом деле это не было болью, это было осознание, что у него есть его челюсть.

— Я уже сказал тебе, что я не гей. Я люблю женщин.

Она засмеялась. Неприятным, резким смехом.

— И каких же? Что за женщины? Они прилетают к тебе с Урана или вообще из другой галактики? Может, это вообще карлицы? Маленькие карлицы?

Хофмейстер сглотнул. Он жутко сожалел, что предложил ей остаться на ночь.

Но он не знал, как можно было поступить по-другому. Она появилась на пороге с чемоданом, поужинала, выпила, а после ужина и вина обычно следует сон. Только вот этого он не ожидал. Не мог предвидеть.

— Тирза спит. Давай потише.

— Я задала тебе вопрос. Каких женщин ты любишь? Какой тип?

Лицо у него стало липким, стали липкими руки, а челюсть гудела, как сломанный мотор.

— Я никогда не делил женщин на типы. Я не твой тип. Ты не мой тип. Этого достаточно? Разве нам недостаточно этой информации, хотя мы и раньше были в курсе? У нас редко получалось разбудить друг в друге зверя, и это жаль. Но у нас двое детей. Это важнее. А зверь в нас давно умер.

Он подошел к раковине, наклонился к крану и начал жадно пить. Ему было все равно, что вода теплая, он пил и не мог остановиться.

— Не во мне, Йорген, — сказала она. — Мой зверь не умер. Ты, конечно, очень старался его убить, но он выжил. Он живет.

Он закрыл кран и обернулся.

— Прекрасно, — сказал он со вздохом. — Но мой зверь умер, окончательно издох, я сумел его победить. Он у меня под контролем. Я сильнее зверя. Поэтому я свободен, а ты нет. Надень что-нибудь, ты простудишься.

— Твоего зверя, — сказала она, — я никогда и не видела живым. Таким живым, насколько положено зверю. Твой зверь с самого начала был тяжело ранен. Ты обманул меня, притворился, будто он жив и здоров, но это было лишь для того, чтобы соблазнить меня, чтобы притащить меня сюда. Меня тут еще не было, я еще не въехала в этот дом, а зверь уже умирал, как растение, которое никто не поливает. Ах да, время от времени он оживал, но это была просто игра. Что только я не делала, чтобы вытащить твоего зверя из его зимней спячки. Это все в прошлом, ты прав. Это все — прошлое. Но сейчас, пока я здесь, а я нечасто сюда захаживаю, скажи мне, Йорген, иначе я уйду отсюда с мыслью, что я всю жизнь прожила с геем, что отец моих детей — гей. Нет, в этом нет ничего страшного, я ничего не имею против геев. Но скажи мне: какие женщины тебя возбуждают?

Он прижал руки к вискам, как будто у него раскалывалась голова и он пытался унять боль.

— Скажи мне, — произнесла она самым сладким своим голосом, — это мужеподобные женщины, женщины с усами, с плоской грудью, коротко стриженные или вообще лысые? Или похожие на детей? Или инвалиды? Женщины с деревянной ногой, которую они откручивают, прежде чем прыгнуть к тебе в постель?

Он покачал головой.

— Или это все-таки мужики? Теперь-то ты можешь мне сказать. Я же твоя подруга, лучшая подруга. Тот, кто все о тебе знает и его ничем не напугать, потому что все уже прошло. Брак. Интрижка.

— Я люблю, — сказал он, нервно сглотнул, потом сглотнул еще раз, пытаясь подавить неприятное ощущение в челюсти, — мне нравятся вульгарные женщины.