Тишайший (сборник)

Гаврила Демидов стоял на Гремучей башне. Здесь была самая большая псковская пушка. Ее выстрел – сигнал для всех пушкарей города. Гавриле Демидову доложили:

– Князь Хованский взял без боя Любятинский монастырь. Монахи встретили князя хлебом-солью.

– Ладно, – кивнул Гаврила.

Через четверть часа новый гонец:

– Князь Хованский оставил большой отряд в монастыре, а сам идет мимо Пскова.

– Ладно, – согласился Гаврила.

Третий гонец сообщил:

– Князь Хованский никого не трогает. Деревень не разоряет. Идет мимо Пскова.

– Ладно, – сказал Гаврила. – Я и сам вижу.

Полк Хованского шел противоположным берегом реки Псковы.

– А ну, изготовьтесь! – приказал Гаврила пушкарям.

Пушкари бросились заряжать орудие, а старший пушкарь подошел к Гавриле:

– Далеко!

– Вижу, что далеко. Не ради убийства сей залп. Пусть князь знает, что Псков – не Новгород, а псковичи – не новгородцы.

К Гавриле подбежал с зажженным фитилем Мирон Емельянов. Глаза горят пуще фитиля.

– Палить?

– Пали, Мироша.

Мирон подскочил к пушке, перекрестился, поднес фитиль к полке с порохом и отскочил. Рвануло так, что башня наполнилась гулом, будто в колоколе сидели.

И сразу же рявкнули все пушки Пскова.

Князь Иван Никитич Хованский остановил коня, любуясь пороховыми облаками, слетевшими с башен города.

– Славно! – сказал. Потянул ноздрями воздух и тянул до тех пор, пока ноздри не поймали запах пороха. – Славно! – повторил князь, трогая коня.

Рядом с ним оказался Ордин-Нащокин. Хованский кивнул на городские стены:

– Пообветшала крепость, а все одно – хороша.

Ордин-Нащокин был бледен.

– Какое безумство! – Губы у него дрожали, и князь Хованский понял: от возмущения – не от страха. – Государство только-только начинает приходить в себя. С турками – мир, с поляками – перемирие, со шведами – тоже. И свои. Свои! Под корень режут.

– Так уж и под корень, – усмехнулся Иван Никитич. – Бунт.

Слишком равнодушно сказал это слово князь, Афанасий Лаврентьевич вновь осердился:

– Бунт бунту рознь! Когда северные города шумят – это шум и есть; когда Москва пылает – это нехорошо, а все ж не так нехорошо, как гиль во Пскове. Здесь рубеж. Здесь земля спорная. Всякий сильный правым себя почитает, хватая города и земли.

– М-да, – промычал Хованский; ему не хотелось вести умный разговор, а с этим дворянином о простых вещах не разговоришься.

И, рассердившись на все сразу, князь упрекнул Афанасия Лаврентьевича:

– Ваши-то псковичи, дворянство, – в постные дни мясо едят. Никакого страха нет, никакого закона… Оттого и бунтует Псков. Коли промеж дворян вера слаба, так где ж ее у простых-то людей сыщешь?

– Простые люди Псковской земли не развратны! – гордо сказал Ордин-Нащокин. – Я даю тебе слово, князь Иван Никитич, что отвращу крестьян от воровства.

– Поспешай. Я в словесные уговоры не верю, я мечом уговариваю. – И, чтоб отвязаться от умного дворянина, Хованский огрел коня плетью и ускакал к головному отряду, который уже подходил к Снетогорскому монастырю.

Ордин-Нащокин смотрел князю вослед: «Уж больно вы, князья, на убийство скоры. Кому ж в поле работать после учебы вашей?»