Тишайший (сборник)

Пани уехала, а Ордин-Нащокин, не медля, явился в палаты князя Хованского. Тот почивал.

Вышел к Афанасию Лаврентьевичу заспанный, злой.

– Что еще стряслось?

– Будь покоен, мой князь. У меня добрые вести для государя. Разреши без промедления послать гонца.

– Какие еще там добрые вести! Нет у меня людей для гоньбы. К гонцам приходится по два десятка драгунов приставлять для охраны. Уже до Порхова провожаем, по шестьдесят верст.

– Вести, князь, очень важные. Они получены из Литвы.

– Говори, сам решу, важны ли твои вести.

Хованский грубил, но Афанасий Лаврентьевич решил стерпеть, знал – князь его не любит. За то не любит, что неродовитый дворянишко умен и учен. Сам Хованский расписаться толком не мог.

– Князь, – сказал Афанасий Лаврентьевич, выдержав паузу и глядя прямо в глаза ему, – я только что получил известие о самозванце Тимошке Анкудинове, который собирается явиться под стены Пскова с тысячью наемников.

– Да?! – удивился Хованский. – Ну ладно! Бери гонца. Завтра мне, как посплю, толком о наемниках расскажешь.

Афанасий Лаврентьевич раскланялся:

– Прости, князь, что нарушил твой покой.

– Чего там! Погоди, сказать чего-то хотел… Поезжай-ка ты крестьян уговаривать. Пусть из лесов выходят. Довольно баклуши бить, пусть работают… Скажешь им: Хованский работникам защита.

– Слушаюсь!

Ордин-Нащокин ушел.

– «Слушаюсь»! – передразнил дворянина князь. – Поезжай-ка, протряси жирок.

Положил руки на свое брюхо и поморщился. Жирок не мешало самому протрясти – Афанасий Лаврентьевич был тощ, как борзая.

«Свищ!» – ругнул в сердцах Ордина-Нащокина и успокоился: в точку попал, теперь и поспать можно.

Дела Агриппины

Для деловых людей беды мирские – не помеха.

Агриппина, сестра Доната, времени зря не теряла. Настояла-таки на своем, переехала с матерью и сестрами в дом Емельяновых. Жили они, как прежде, на женской половине, жили замкнуто, своим очагом. Никто у них не бывал, кроме Вари. Донат уехал, ну а Варя с Пелагеей, свекровью своей, наведывалась.

Только ведь как ни берегись, а коли крыша над головой одна – не минула Агриппина нечаянной встречи с дьяком Волконского, с Григорием Дохтуровым.

Под стражей – не мед сидеть, а тут, на счастье, целый девишник прибыл в дом: девицы по двору гуляют, на базар каждое утро ходят.

Князь Федор Федорович Волконский был великий любитель хорошо поесть, а кормили его с дьяком одной солониной. Захотелось Дохтурову и перед князем отличиться, и со старшей из сестер, с красавицей, завести знакомство. Не знал дьяк, что того от него и ждали.

Вечером, спать уж начали укладываться девицы, вдруг – тук-тук! Агриппина, не мешкая, к двери, а это сам Дохтуров.

– Умоляю, милая девица, не погуби. Одна у меня надежда – на тебя.

– Что случилось? – испугалась Агриппина.

– Мой князь заболел от плохой еды. Нельзя ли купить на базаре мяса свежего да ягодок каких?

– Мясо дорого ныне! А ягодок нет, князь Хованский ягодки кушает… Сам небось знаешь: не токмо по ягоды сбегать – скот на выгон за город пустить невозможно.

Дохтуров деньги сует:

– Ладно, девушка милая, не сердись! Купи, чего сама знаешь.

– Хорошо, – согласилась Агриппина. – Я куплю, я и сварю. Есть придется с нашего стола князю. Наш стол – вдовый, мать моя – купеческая вдова. Не побрезгует князь?

– Господи, какое там побрезгует! За спасителей почтит вас.

Взяла Агриппина деньги, затворилась и никак сердце успокоить не может, сердце то упадет, то взлетит. Пригожий из себя дьяк-то. Да ведь и страшен был бы – все одно хорош, коли дьяк, коли московский, коли из самого Кремля.