Тишайший (сборник)

Донат услышал эти слова. Спрыгнул с коня. Схватил первую встречную женщину за плечи:

– Кого убили?

Перепачканный чужой кровью, покрытый пылью и пороховой гарью, с глазами, остановившимися в одной точке, он был страшен и жалок. Руки у него тряслись.

Женщина рванулась из его рук и убежала.

– Кого убили? – спросил он другую женщину, протягивая руки к ней, как за подаянием.

Женщины Пскова бежали прочь со стен, и все шарахались от Доната, будто от чумы.

«Уж не знают ли они, что их предал я?» – пронеслась в голове дикая мысль.

Навстречу шла Евдокия, та Евдокия, которую он когда-то повстречал у Прокофия Козы. Донат рухнул перед нею на колени:

– Кого убили?

Евдокия остановилась:

– Матушку твою убили, Донат.

– Ты не ошиблась? – спросил он ее тихо и с удивлением увидел, что руки у него перестали дрожать.

– Я не ошиблась, Донат. Их обеих убило, одним ядром.

– Матушку и Варю?

– Какую Варю? Нет, не Варю. Пелагею, матушку Гаврилы-старосты.

– Вон оно что! – Донат скорбно покачал головой, словно разговор шел о чьей-то посторонней смерти. – Вон оно что!

Евдокия помогла ему подняться. Привела ему коня.

– Я не заберусь в седло, – сказал ей Донат.

– Ногами идти дольше. Я помогу, подсажу. Конь сам принесет тебя ко двору твоей полячки.

Донату хотелось попросить эту девушку, чтобы она взяла его к себе, чтоб она научила его жить по-новому.

– Ногу давай! – повторила Евдокия.

«Поздно, – сказал себе Донат. – Поздно проситься под твое крыло, девушка!»

Он ухватился за гриву коня, и Евдокия подтолкнула его в седло.

– А как же матушка? – спросил он. – Как же я оставлю ее?

– Когда будут отпевать, за тобой придут… А сейчас ее не надо видеть. В них – ядром…

Донат наклонился к Евдокии с седла и сказал ей шепотом:

– Это я во всем виноват. Поняла? – И прижал палец к губам.

Евдокия взяла коня за повод и пошла к дому Пани.

Казнь

Тот страшный день длился бесконечно. Ревел медногласно во все колокола град Псков.

Перед народом на дщан поставили архиепископа Макария.

Ему выговаривал Томила Слепой:

– Ты, Макарий, владеешь в Троицком дому многими запасами, лошадьми и людьми. Но ты городу ни в чем не помощник. Запасами не делишься с бедными и маломочными людьми. Лошадей для ратного дела не даешь. Не пустил нынче в бой своих детей боярских и дворян… [22] Знаешь, с начальными людьми у нас плохо. Все мы в ратном деле неискусны, и от твоих ратных людей нам была бы великая польза. Где же ты был, Макарий, когда нынче под стенами били наших людей и брали в плен и Никиту Сорокоума, дворянами брошенного, пленили? Где ты был, Макарий, со своим словом и со своими людьми?

– Я вашему воровству не помощник! – сердито крикнул в ответ Макарий.

Эх, как взметнулась площадь, будто огонь из-под крыши горящего дома вымахнул.

– Смерть!

– Нет! – возразил народу Томила. – Мы попов не трогаем. Но отныне тебе, Макарий, в Троицком дому до людей, и до лошадей, и до хлеба, и до денег – впредь тебе дела нет ни до чего. То все надобно городу.

– На цепь его! – приказала толпа.

И тут же палач заковал Макария в цепи, и отправили его в тюрьму.

Навстречу ему вели дворян, предавших Сорокоума.