Тишина

– Все прекрасно, Шурочка, - сказал Константин. - Знаешь, есть японская поговорка? "Тяжела ты, шапка Мономаха, на моей дурацкой голове". Крупицы народной мудрости. Алмазы. Японские летописи! Найдены в Египте. Времен Ивана Шуйского. - И он сам невольно усмехнулся, повторил: - На моей дурацкой голове.

Шурочка опять прыснула, все так же влюбленно глядя на Константина, сказала, махнув рукой перед своей торчащей грудью:

– Счастливый ты, Костя, веселый, шутишь все!

– Хуже, Шурочка.

– Инженером небось стал?

– Последний раз слышу. По-прежнему приветствую милицию у светофоров.

– Ах, какой ты! - не то с восторгом, не то с завистью проговорила Шурочка и, опустив глаза, тряпкой вытерла стойку. - Водочки, может, а? - И наклонилась к нему через стойку, виновато добавила: - Может быть, зашел как-нибудь, я здесь недалеко живу. За углом. Одна я…

– Александра Ивановна!

Кто-то приблизился сзади, дыша сытым запахом пива, из-за спины Константина стукнул о стойку пустой кружкой; белела кайма пены на толстом стекле.

– Александра Ивановна, еще одну разрешите? - В голосе была бархатная приятность, умиление; бабьего вида лицо благостно расплывалось, добродушные щелочки век улыбчивы. - Еще… если разрешите…

Шурочка не без раздражения подставила кружку под струю пива, потом подтолкнула кружку к человеку с бабьим лицом, он взял и подул на пену.

– Благодарю, Александра Ивановна, чудесное у вас пиво. - Он ухмыльнулся Константину, извинился и отошел к столику.

– Кто это? - спросил Константин.

– Да не знаю, противный какой-то, - шепотом ответила Шурочка, наморщив брови. - Целыми днями тут торчит. - И договорила по-прежнему виновато; - Может, придешь, Костенька, а?

Константин грустно потрепал ее по щеке.

– Я однолюб, Шурочка. К сожалению.

– Ох, Костенька, одна ведь я, совсем одна…

– Рад был тебя видеть, Шурочка.

С треском дверей, с топотом вошла в закусочную компания молодых парней в каскетках и обляпанных глиной резиновых сапогах - видимо, метростроевцы; здоровыми глотками закричали что-то Шурочке, спинами загородили ее, осаждая стойку, и Константин из-за их плеч успел увидеть ставшее неприступным Шурочкино лицо; она еще искала глазами Константина, передвигая на стойке пустые кружки. Он кивнул ей:

– Привет, Шурочка! Всех тебе благ!

Константин вышел из закусочной - из душного запаха одежды, из гудения смешанных разговоров, - жадно вдохнул щекочущий горло воздух, зашагал по Климентовскому.

Пятницкая с ее огнями, витринами, дребезжанием трамваев, беспрестанно кипевшей, бегущей толпой на тротуарах затихала позади.

Климентовский был тих, весь покоен; и была уже по-ночному безлюдной Большая Татарская, куда он вышел возле наглухо закрытых ворот дровяного склада; темные заборы, темные окна, темные подъезды. Лишь пусто белел снег под фонарями на мостовой.

Он двинулся по улице - руки в карманах, воротник поднят, шагал нарочито медленно, ему некуда было торопиться, знал: домой он не пойдет сейчас.

"Такую бы Шурочку, кокетливую, красивую и преданную, - думал он, пряча подбородок в воротник. - Жизнь была бы простой и ясной, как кружка пива. Понимание, покой, обед, теплая постель… И все было бы как надо. Но все ли?"

– Все спешат, все спешат… Бутафория!

Впереди за углом дровяного склада, против уличного зеркала закрытой парикмахерской покачивался с пьяным бормотанием черный силуэт человека - он делал что-то, нелепо двигая локтями; похрустывал под его ботинками снег.

– Салют! - сказал Константин. - Вы, кажется, что-то ищете?

Человек этот, неверными движениями поправляя шляпу, вглядывался в зеркало, почти касаясь его лицом, говорил прерывистым сипящим баритоном:

– Ш-шля-ппа - это бутаф-фория!.. Бож-же мой, бутафория! - И качнулся к Константину в клоунском поклоне, едва устоял на ногах. - Добрый вечер, молодой челаэк! Я р-рад…

Лицо было властное, бритое, темнели мешки под глазами; пальто распахнуто, кашне висело через шею, не закрывая крахмального воротничка, спущенного узла галстука.

– Все спешили домой, к очагам и чадам… В объятия усталых жен, - заговорил человек. - В домашней постели в любовной судороге забыться до утра, уйти от насущных проблем. Дикость! Бутафория… Трусость! Философия кротов!.. - Он горько засмеялся, все лицо исказилось, и не смеялось оно, а будто плакало.

Константин сказал:

– Банальный конец.

– Как вы?.. - внимательно спросил человек.

– У всех бывали банальные концы, - ответил Константин. - Вы где-то здесь живете? Может быть, вас проводить? Я охотно это сделаю из чувства товарищества.

– Где я живу, - забормотал человек, угловатыми движениями обматывая кашне вокруг шеи. - На земле… Частичка природы, познающая самое себя. Когито эрго сум! Декарт. Смешно подумать! Сжигание самого себя во имя идеи. Свой дом, стол, кровать, жена… Сжигание! Боимся потерять все это. А он доказал…

– Кто? - спросил Константин.