Тишина

– Не будь вы директором парка… А впрочем, если вы повторите, я найду не менее крепкие выражения…

– Что повторить? Что? - крикнул Гелашвили. - Может быть… Подумаю!.. Начальства испугался? Струсил? Говори, а я от правды не умру, почему стоял? Ну как мужчина говори! Не кисейная барышня - может, пойму! Ну что, пассажира ждал из этого дома? Объясни!

И Константин понял: он хотел, чтобы было именно так.

– Вы правы, жду, - ответил Константин.

– Завтра перед сменой зайдешь! Всякие дурацкие слухи ходят о тебе - надоело уже слушать!

Гелашвили сурово фыркнул, потом, сгибая атлетический торс, влез в свою машину и что-то резко приказал шоферу.

"Победа" Гелашвили расстелила дымок на багровом ледке асфальта, покатила по набережной в сторону парка.

"Всякие слухи? - подумал Константин, стискивая зубы. - Что ж, кажется, Илюша торопится. И кажется, од не так глуп! Нет! Он, оказывается, тертый парень, с виду ошибешься!.."

На часах было пять минут девятого.

Он повел машину к парку.

– Никак захворал, Костенька? Или ремонтировался на линии? Всегда сверх плана, а сегодня - кот наплакал. Если что - бюллетень бы взял.

– Умница, - сказал Константин. - Я всегда говорил, что без женщин мужчины пропали бы… Принимай деньги, Валенька, какие есть. Михеев вернулся с линии?

Кассир Валенька, курносенькая, вся светленькая, перебирая быстрыми пальчиками тощую пачку ассигнаций - ночную выручку Константина, - не задерживая пересчета, тряхнула кудряшками.

– Друг без дружки жить не можете! Он сдавал деньги - о тебе спросил. У него двоюродная сестра заболела. Торопился как бешеный. А ты, Костенька, у Акимова, у летчика, спроси. Он его за мойкой попросил посмотреть.

– Благодарю, Валенька.

И он не спеша двинулся к мойке, мимо машин, пахнущих после рейсов маслом, теплым бензином - привычным машинным потом. Завывание моторов уходило на этажи гаража - и в эти звуки знакомо вплетался прохладный плеск воды в мойке, возле которой выстроились прибывшие из ночных смен такси. Когда смолкали моторы, было слышно, как перекликались там голоса, звучные, как в бане.

– Привет, Геннадий, привет, Федор Иванович! - сказал Константин, еще издали завидев Акимова и Плещея около мойки.

Акимов, голубоглазый, с зачесанными назад белыми, точно седыми, волосами, в летной куртке на "молниях", рассеянно смотрел, как два мойщика - пареньки в рабочих халатах, - деловито суетясь, били струями из шланга в ветровые стекла. Федор Иванович Плещей, посасывая мундштук, прокуренным басом покрикивал, торопя мойщиков: "Бегай, бегай, как молодой в субботу!" - и его крупное, покрытое оспинками лицо было добродушно, массивная фигура стояла прочно на раздвинутых ногах.

– Еще раз здоров, что ли! - прогудел Плещей и в знак приветствия двинул косматыми бровями.

Акимов же ослепительно заулыбался.

– Как дела, Костя?

– Тебе известно, Геня, где Илюша? - спросил Константин и подмигнул мойщикам. - Здорово!

– Попросил проследить за мойкой, уехал к сестре - заболела, кажется, - ответил Акимов. - Или день рождения у нее. Что-то в этом роде. Пусть едет.

– Ну а зачем тебе этот долдон? - Плещей кашлянул дымом, ударом о ладонь выбивая сигарету из мундштука. - Нашел балаболку-дружка, знатока масла и аптек. Орел - вороньи перья!

– Да что вы, Федор Иванович! Парень как парень, - обиженно сказал Акимов. - Я ведь его лучше вас знаю, вместе живем. У всех у нас есть слабости. И у меня. И у вас ведь есть, Федор Иванович…

– Видел Иисуса Христа? - сказал Плещей. - А, черт тебя съешь! Тебя, брат, за доброту и наивность и из авиации выперли! - И, заметив, как покраснел и отвернулся Акимов, дружески тиснул его в объятии. - Ладно, я, брат, как грузчик, рубанул, не на паркетных полах воспитывался. Ну по кружке пивка в честь получки? А? Посидим, помолотим языками за жизнь?

– Пожалуй, - согласился Константин.

– Не вышло, братцы, гляди на выход! Домашняя орава за мной, борщ стынет! Живите, братцы! Варька зорко оберегает меня от пива - толстею!

Он, довольный, крякнул, косолапо и неуклюже загребая ногами, пошел от мойки между машинами. Навстречу ему в окружении четырех мальчишек стройно шла в пуховом платке женщина средних лет, с цыгански смуглым, когда-то, видимо, очень красивым лицом, узкие глаза обрадованно блестели Плещею.

– Варька, молодец! Держи монеты! Есть свидетели - не выпил ни кружки! - Плещей беззастенчиво, на весь гараж чмокнул жену в щеку, отдал ей деньги, затем сгреб одного мальчишку, усадил верхом на толстую, бычью шею, приказал смеясь: "Держись за уши", - троих подхватил на руки; зашагал, обвешанный семейством, к выходу в сопровождении жены, смущенно следившей за ним из-под платка. Говорили, она была цыганка. Плещей увез ее из табора, когда работал грузчиком на волжских пристанях.

– Завидую ему, - задумчиво проговорил Акимов. - За такую жену и таких пацанов жизни не жалко.

– Да, - подтвердил Константин. - А ты не женат, Геня?

– Не вышло. Так пошли, Костя? Мне на метро до Таганки. До вечера буду в Москве, а потом к себе, во Внуково. Кстати, что передать Михееву? Мы с ним вдвоем по дешевке снимаем комнату в поселке. Скажи - я передам.