Тишина

– Ты говоришь, ничего парень Михеев? - спросил Константин. - Ты это серьезно считаешь, Геня?

– А что, Костя?

– Знаешь, Геня, а что, если я с тобой поеду во Внуково?.. Если можно, я поеду. Ты не против? Мне нужен Михеев. Подожду его. Принимаешь в гости?

– В авиации говорят: не задавай глупых вопросов.

11

Дачный поселок находился в лесу, в двадцати минутах ходьбы от станции, заметенные улочки были скупо освещены фонарями, огни в окнах горели редко.

Двухэтажный деревянный дом стоял на окраине, за забором, среди гудевшего массива елей; и когда от калитки шли по тропке, едва заметной меж сугробов, сбоку сыпался колюче-сухой снег, сбрасываемый ветром с крыши сарая, обдавало пресным холодком дачной глуши, запахом мерзлых дров:

– Сейчас, - донесся спереди голос Акимова. - Сейчас отогреемся!

Пока Акимов на крыльце возился с ключом, Константин, продрогнув, оглушенный вольным шумом деревьев, смотрел в потемки, на тени елей, махающих лапами перед стенами дома.

В непрерывном гудении леса угадывались другие звуки: ветер бросая, комкал над поселком отдаленный лай собак.

– Ну и в глухомань вы забрались, - сказал Константин.

– Чем дальше от Москвы, тем дешевле, - ответил голос Акимова. - Тем более что хозяева здесь зимой не живут. Заходи. Да осторожней. Береги голову. Тут бочки, тазы, какие-то кастрюли - зачем, сам дьявол не поймет. А, бог мой! Я уже сбил ухом корыто. Нагибайся!

Послушно нагнув голову, Константин последовал за Акимовым через промерзший тамбурчик, вонявший бочоночной плесенью, затхлой кислотой капусты, наугад перешагнул порог в сплошную тьму; почувствовал, как наступил на что-то мягкое, живое; угрожающе сиплое мяуканье раздалось под догами, затем сверкнули две зеленые искры из темноты.

– А, черт! - выругался Константин. - А кошки, кошки зачем у вас?

– Оставили хозяева, ловить мышей.

– Ловит?

– Слишком воспитан. Спит в книгах, такой-сякой. А мыши погрызли все ножки столов. Нам наверх…

Акимов пошуршал по стене, щелкнул выключателем - вспыхнул в передней свет в пятнистом обгорелом абажурчике, стала видна дверь на первом этаже, забитая наискось доской, старые, облезлые обои, крутая, с перилами лестница на втором этаже.

На нижних ступенях, взъерошив шерсть, хищно шипела на Константина огромная худая кошка.

– Зверь, - заметил Константин и стал подыматься по ветхой деревянной лестнице на второй этаж за Акимовым. Скрип ступеней, шаги отдавались в даче, в нежилой пустоте забитых комнат, обдуваемых ветром.

… Минут через пятнадцать сидели за столом, застеленным газетами, в маленькой комнате второго этажа, пили из граненых стаканов портвейн, закусывали яичницей, поджаренной Акимовым на электрической плитке.

В печке, разгораясь, постреливая, жарко закипали в огне березовые поленья, тянуло деревенским дымком, становилось в комнате теплее, веселее, и Константин не без интереса глядел на запыленную этажерку, заваленную книгами, чужую старомодную и обветшалую мебель, на потертый ковер перед диваном, гипсовую голову Вольтера возле высокой лампы под абажуром юбочкой - и почему-то показалось, что неожиданно задержался в этом старом, пропахшем плесенью доме, случайно приобретя уют, огонь, а на рассвете надо двигаться к Висле в сыром тумане утра.

– Ты здесь с Михеевым? - спросил Константин, подливая вина Акимову и себе. - А это чей китель?

– Дачу сдает профессорская вдова, - ответил Акимов.

– А это твой китель, Геня?

На вешалке висел новый габардиновый китель с летными петлицами, но без погон, с полосой орденов и нашивками ранений - китель, словно недавно сшитый, приготовленный для парада, ни разу не надетый.

– Глаза мозолит. Демонстрация получается, леший его дери! - Акимов снял китель с вешалки, кинул его на диван, вниз орденами, сказал: - О чем ты хочешь поговорить с Ильей? Если нет смысла отвечать - вопроса не было. Мы иногда, как оглоблей, лезем в чужую душу.

Константин после колебания спросил:

– Слушай, Геннадий, значит, ты считаешь Илью честным парнем? Только откровенно.

– А что ты называешь честностью?

– Знаешь что… пошел ты! Честность есть честность со времен… когда человек стал человеком.

– Понимаю. Подожди.

Акимов лег на раскладушку, сосредоточенно уставясь в потолок, на зыбкую тень абажура, свет лампы падал на лицо его, глаза стали ясными; с минуту он будто прислушивался к гудению ветра над крышей, слитному реву деревьев, царапанью и писку в щелях чердака; в Константин невольно посмотрел на потолок - он был низок, крыша, чудилось, вибрировала, где-то хлопал оторвавшийся кусок железа.

– Ты что? - спросил Константин. - Выпьем-ка лучше, Геня.

– ТУ-4, показалось. Реактивный бомбардировщик. Прости, пожалуйста, - виновато сказал Акимов и приподнялся на раскладушке, взял стакан. - Непогодка. Канитель. Совсем не летная погодка.

– Ты не ответил, - напомнил Константин. - Я о Михееве. То, что я спрашиваю, до черта серьезно, Геня.

– С Ильей? - удивился Акимов.

– Нет. Это касается меня.

Акимов откинул белые волосы со лба, облокотился на стол, взгляд его стал внимательным - исчезло то задумчивое выражение, какое было, когда он лег на раскладушку.

– Я слушаю, Костя.