Титан

Все еще обливаясь слезами, он бросился в направлении Шерман-стрит, в конце которой, на самом лучшем и большом в городе участке, стоял дом Флемингов.

«Я убью его! Я убью старого ублюдка! О Боже… ведь это меня должны называть ублюдком!.. И все же я убью его! Убью!!!»

Позднее, уже будучи взрослым человеком, в разговорах с наиболее близкими людьми, которым он рассказывал о своем детстве, Ник говорил, что, скорее всего, не убил бы старика Флеминга, что эта мысль была просто результатом увиденного им в кафе: как арестовали мать, надели на нее наручники. Эти впечатления смешались с гневом и чисто мальчишеской бравадой. Однако в глубине души он понимал, что грешит против истины. Он отлично помнил свое бешеное состояние и чувствовал, что вполне мог убить собственного отца.

Как бы то ни было, но, когда он, задыхаясь, добежал до особняка и стал колотить в дверь кулаками, появился все тот же негр-лакей, который сообщил Нику, что его отец умер двумя часами раньше.

Ник, пораженный, уставился на него.

— Тогда покажите мне его тело! — потребовал он наконец.

— Пошел отсюда! Сегодня утром ты и эта дрянь, твоя мамаша, и так уже доставили здесь всем хлопот! Может, из-за вас сердце капитана и не выдержало! А ну пошел! Вон, я сказал!

С этими словами он захлопнул дверь.

Ник заковылял домой, в кафе, гнев его стал иссякать, и одновременно с этим он начал осознавать, что ему некуда податься.

Ему было всего двенадцать лет, и он остался совершенно один. Ему было стыдно и жалко себя. Он любил свою маму, но мысль о том, что она проститутка и что теперь об этом узнают все, была невыносима. Его стыд за мать усугублялся осознанием того, что он незаконнорожденный. Это оставило глубокий шрам в его душе. Когда он стал взрослым, клеветники стали обвинять его в неслыханном лицемерии: он-де укладывает к себе в постель красивых женщин, а свою семью держит в почти викторианской строгости. На самом деле разгадку этого следовало искать в том ужасном ноябрьском дне его детства.

Для взрослого Ника семья стояла на первом месте в жизни, потому что у мальчика Томпсона ее практически не было.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Угроза Анны относительно ее обращения к закону против капитана Флеминга была чистой фантазией. На наем адвокатов не было денег. Судья, который был другом старика, выдвинул обвинение против нее самой. Итог: два года в окружной тюрьме. Это было максимальное наказание за проституцию, а поскольку ранее к Анне полиция никогда не привязывалась, Ник понял, что судья просто выполнил приказ Флеминга — убрать Анну из города. Его ярость на неправедный суд была сравнима лишь с яростью от осознания того, что он ничего не в силах изменить. Та жестокость и даже жадность, в которых его обвиняли много позже, дала свои первые ростки из чувства обреченной беспомощности, которое он сполна испытал в тот день в зале суда Флемингтона. Закон существовал для богатых и могущественных, а отнюдь не для бедных и слабых. Правосудие оказалось так же загажено дерьмом, как и его скульптурное изваяние на городской площади.

Шестнадцатого ноября 1900 года Ник был отправлен судом в окружной сиротский приют для мальчиков — учреждение, которое принимало в свои стены не только сирот, но и, как объяснил Нику судья, «лиц, находящихся под опекой государства».

Приют оказался трехэтажным кирпичным домом, построенным в 1856 году. Он размещался на ферме с участком в пятьдесят акров: летом воспитанники приюта работали здесь, выращивая овощи для своих потребностей и для нужд тюремно-исправительной системы штата. Проводником Ника оказался один из помощников шерифа, который ввел мальчика в двери приюта и затем в холл с высоким потолком, в дальнем конце которого виднелась деревянная лестница.

— Жди здесь, — приказал он, указав Нику на скамейку.

Мальчик сел, положил рядом узелок с одеждой, а помощник шерифа скрылся за дверью какого-то кабинета. Ник стал осматриваться. Стены с потрескавшейся штукатуркой явно нуждались в покраске. Над старой батареей отопления на стене было размазано пятно грязи и чьей-то рукой были нарисованы губы сердечком. На стене висела в деревянной раме фотография президента Мак-Кинли, а в углу — изъеденный молью национальной американский флаг.

— Зайди, — сказал показавшийся в дверях помощник шерифа.

Ник поднялся со скамейки и вошел в кабинет. Это была большая комната с высокими окнами, выходившими на вспаханную лужайку. Вдоль всех стен тянулись высоченные застекленные книжные шкафы, заставленные тяжелыми фолиантами. Дерево, казалось, стонало под тяжестью и от скучности этих трудов: «Официальная история округа Ван-Бурен», «Словарь детских болезней», «Уголовный кодекс штата Пенсильвания». За письменным столом, на котором царил форменный беспорядок, сидел мужчина, которому Ник на глаз дал лет сорок. Он был худощав, опрятно одет, обладал песочного цвета волосами и приятным лицом. Посмотрев на вошедшего Ника, он улыбнулся.